были у бабушки вместе с Сашей, и дом пустовал. С тех пор все могло измениться. А вот Вика… Ни в какую Финляндию они тогда не попали. В Питере Артура расстреляли в машине, и Вика с мамой вернулись в Москву. У них тут была квартира. Вика нашла Сашу, когда он уже работал в хирургичке, и все это рассказала. Они иногда виделись. Может, у них и получилось бы что-то, но у Саши была я. Он должен был за мной следить, потому что, как только уезжал, я отправлялась на поиски всего, что мне необходимо, — и не успокаивалась, пока не найду.
Ничто не указывало на то, что Вика из истории была той самой. Ничто, кроме слов «я живее всех вокруг» — продолжения потешки про покойников, — обдериха ответила так на вопрос о Вике. А значит, будь уверен: все переплетено.
— Ты давай в Химки, — решил Мирон. — А я вызвоню Константина, сгоняем к твоей бабушке.
В ожидании похоронных дел мастера Мирон решил изучить местность. «Санаторно-курортная» деревня Аксаково округа Мытищи, названиями улиц зачитаешься: Парковая, Живописная, Тихая… Потыкал фотографии: действительно — дома отдыха на каждом шагу. И «работный дом» из истории Светы — заброшенный санаторий. Увы, отыскать его на карте не получилось.
Попутно Мирон запросил у Этери контакт шорника Мытищ — внезапно им оказался местный участковый. От прямого общения Мирон увильнул: попросил Этери разузнать, что делается в Аксаково вообще и в заброшке на улице Ленина в частности.
Тут как раз подкатил Константин на своем седане. Было видно, что подготовился: на заднем сиденье лежали ритуальные каталоги. Заинтересовавшись, Мирон потянул к себе тот, что с гробами. Все товары в нем делились на пять категорий: тканевые, деревянные, мусульманские, элитные и авторские.
— Кто-то и такое заказывает? — ткнул он в глянцевую картинку с домовиной, расписанной жар-птицами под хохлому.
— Редко, — признался Константин. — Узор для примера — так-то любой сюжет изобразить можем. Хоть Петра и Февронию, хоть коня в яблоках.
— А это? — В разделе авторских обнаружился деревянный драккар с фанерными щитами на бортах. Там даже весла были, — видимо, чтобы усопший благополучно догреб до Вальхаллы.
Константин усмехнулся, но комментировать не стал. Впрочем, Мирон не сдавался:
— А если, к примеру, кремировать решат, какой лучше выбрать?
— Тот, который горит, без пластика и металлических украшений. В идеале дерево, но не все сорта подходят — нужны те, что оставляют меньше отходов. Ты же хочешь получить пепел близкого, а не гроба.
— Спасибо, не хочу, — поежился Мирон и отстал.
Этери написала: «Шорник сказал, тихо у них, никто не барагозит».
Тихо, значит… Можно только позавидовать.
Когда проехали канал имени Москвы, Мирон опустил стекло и, откинувшись на подголовник, дышал, несмотря на бубнеж Константина про загазованность. За съездом с Дмитровского шоссе домишки утопали в зелени, двухполоска повела мимо решетчатых заборов, разграничивающих территории домов отдыха — по степени подстриженности газонов можно было судить об уровне сервиса, — и более ветхих деревянных. Некоторые участки напоминали приусадебные, а здания — полноценные усадьбы.
Две полосы превратились в одну, та запетляла между дворами и наконец оборвалась. К воде была прокатана колея, между деревьями виднелись припаркованные тут и там автомобили отдыхающих. Пахло дымом и шашлыками. Пока Константин собирал каталоги и укладывал их аккуратной стопкой, Мирон рассматривал дом через соседний участок — тот самый, где когда-то жила семья Вики. В девяностые он, конечно, производил впечатление, но сейчас, даже после множественных попыток замковой архитектуры, мимо которых проезжали, — не очень. Фасад облупился и если и напоминал пряник, то черствый и погрызенный.
— Ты гляди, роет, опять роет!
Вперед чинного Константина с его профессионально-скорбным выражением лица протиснулась женщина в спортивных штанах и халате. Сбросила задвижку калитки и припустила к прозрачной бабуле, которая действительно голыми руками подкапывала собственную избу. Земля летела во все стороны.
— Беся сидят! — заохала бабуля при виде женщины, Мирона и траурного Константина. — Беся! — и метко закидала их черноземом.
— Уймись, Ильинична!
Различив знакомый голос, та мигом успокоилась, руки о подол отряхнула — и домой.
Константину попало в плечо, но на черном заметно не было, и только Мирон, перед тем как войти в избу, размазал по лицу чернозем.
— …Одна и помогаю, — услышал он, когда, все еще потирая веки, отыскал Константина за столом возле печки. — Людмила я, соседка. Продукты ношу, по дому делаю, а она, как увидит меня, — про бесей блажит. Светкой меня видит!
— Внук у Настасьи Ильиничны ушел недавно, — скорбно сообщил Константин.
— Сашка неужто? Так он вроде молодой был!
— «Итак, мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни»[5].
— Ибо, если мы соединены с Ним подобием смерти Его, то должны быть соединены и подобием воскресения, — закивала Людмила, — ибо умерший освободился от греха. Грешный человек был Сашка, убивец. И у Светки на плечах беся сидели. Порченая она была!
— Кем порченая? — встрял Мирон, продрав наконец глаза.
— Так ею. — Людмила выразительно вытаращилась на бабку, которая сидела, уставившись на печку. — Потому что Светка в педагогический не поступила, по ейным стопам, а в придорожной забегаловке работала. Вот Ильинична бесей подселила и Светке, и жениху ее — и покатилась Светка, ладно жива осталась. Под избой что, знаете? Свиные да коровьи кости закопаны!
— Похороны пока обсудите, — попросил Мирон, и Константин, подсев к бабке, развернул свои каталоги. Та, разумеется, не глядя ткнула в деревянный из раздела «Деревянные» — нет бы к тканевым листнула.
Мирон же взял в оборот Людмилу — как более разговорчивую:
— Тут в лесу заброшенный санаторий. Слышали чего?
— У! — присвистнула Людмила. — Тот, где беси свиней людьми кормят?
Вот спасибо, участковый мытищинский, низкий поклон — вот вам и тишина-покой.
— Батюшке-то про бесей говорили?
Людмила наклонилась и уставилась на него выпуклыми болотно-зелеными глазами.
— Я как-то мимо с грибами шла, тихо было, всегда у них обычно тихо, тут слышу: свинья блажит. И ладно бы просто визжала по-свински, а она: «Прогоняяй пиво силою на тебе пропитого». Я себе шепчу: «Прогоняяй бесей силою на тебе пропятого» — а она: «На потопление всякого супохлёба». А я: «На попрание всякого супостата». Корзину с грибами бросила — и вон оттуда, только слышу, как упало что-то, еще подумала: свинья через забор прыгнула и за мной гонится, но сдюжила, не обернулась! Наутро первым делом к батюшке, а он мне: «Вино — глумливо, и всякий, увлекающийся им, неразумен». Дак я увлеклась-то чуть, свинью как себя слышала!
Константин, сидевший напротив, подавал знаки то ли о принятом решении, то ли о том, что нуждается в помощи. Мирон жестом показал, что тоже заканчивает. Бабка Ильинична глядела на него и