желтушную воду, и попеременно вскрикивали: «Вон что-то плавает! А, нет, мусор просто», «Гляди, у того берега!», «Может, под мостками застрял?»
Топали по влажным доскам, всматриваясь в черноту между ними — не качается ли чего? — а когда надоедало, поднимались по отлогому склону и сидели на вкопанных в песок шинах.
В один из таких дней Саша и решился показать Вике работный дом. Нарочно захватил с собой мяч и повел ее от Учи не деревней, а лесом. По пути рассказал о рабынях и работорговцах. Вика ахала и смотрела испуганно: ее родители никогда не упоминали работный дом, да и вообще не угрожали никуда ее отдать, если она не пойдет трудиться на участке прямо сейчас.
Отточенным движением Саша подбросил мяч и метко запулил его к забору, туда, где сухостой пониже. Вика сбегала за мячом, но на рабынь смотреть отчего-то не стала. Вместо этого подобрала что-то с травы и вернулась с круглыми глазами. Во влажной от волнения ладошке лежал обрывок бумаги. Столкнувшись лбами, они прочитали: «Позвоните маме, скажите, что я здесь». И несколько цифр телефонного номера.
Долго шли молча. Рабовладельческий мир, крепко запечатанный колючей проволокой, вдруг оказался слишком реальным и близким. «Никакой это не работный дом, вот что, — сказала Вика. — Это бордель. Там живут интердевочки». Теперь уже Саша испугался. Он предложил выкинуть записку, тем более у бабушки не было телефона, но Вика сказала, что незаметно позвонит по сотовому отца.
Через неделю Вика не пришла. Промучившись всю субботу за покраской забора, в воскресенье Саша вымазал зеленой эмалью две последние доски и выскользнул за калитку. Ограда вокруг Викиного дома тоже была внушительной, но со стороны заднего двора к ней прислонялась береза. Взобраться на нее было плевым делом. Оставалось дождаться, пока мама Вики отчалит на свой шейпинг, а батя докурит сигарету и скроется в беседке.
Вика показывала окно своей комнаты на втором этаже — над ним нависал козырек, не спутаешь, так что Саша запустил в стекло камушком и пригляделся. Вот качнулась штора, вот Вика выглянула и, заметив его на дереве, распахнула оконную раму. Она сказала, что все получилось: она связалась с мамой интердевочки, вот только номер оказался не московский, а какого-то очень далекого города, может даже в другой стране, и у отца потратилось много денег. Был скандал, родители выясняли, кому и зачем она звонила. Наврала, что хотела поиграть и нажала случайные цифры, но теперь ее заперли, даже не возят кататься на лошадях — только в школу.
Было еще кое-что. Мама интердевочки не могла приехать за своей Кристинкой: это было очень дорого. Она плакала и просила пойти в милицию. Дядю Роберта Саша знал — тот учился у бабушки, когда она еще работала в школе. Пару раз дядя Роберт заезжал к ним на своем уазике за яйцами и творогом. Он был молодым, даже летом носил черную кожанку и по выходным рыбачил на Уче. Жил неподалеку — крайний в деревне дом. Поговорить с ним про интердевочек было не страшно.
Дядя Роберт и правда сидел на мостках еще с одним мужиком. Ловили сразу с четырех удочек. Саша тихонько подошел и засмотрелся на неподвижные поплавки, пока дядя Роберт и второй рыбак открывали пиво. Когда он наконец осмелился заговорить, дядя Роберт по-взрослому отвел его в сторонку. Внимательно выслушал про работный дом — назвать его словом, услышанным от Вики, язык не повернулся, — про подъезжавшие по ночам машины, девочек и записку и велел никому больше про это не говорить, особенно о записке: мол, это важная улика и она понадобится для доказательств в суде.
Саша пообещал молчать и обратно пошел не лесом, а мимо почты и магазина — на всякий случай. У магазина его и поймали: схватили за шкирку и бросили в черный джип — секунды не прошло. Саданули по ребрам так, что заорать бы не вышло, даже если сильно постараться. Саша закрыл руками голову и пригнулся, но били не в лицо, а куда придется. Когда спросили про записку, он понял, что это дядя Роберт его бандитам сдал. Но даже когда терпеть стало совсем сложно, Саша ничего не сказал про Вику. Только «выкинул» да «номер не помню». Потом им кто-то позвонил и дал отбой — значит, нашли что искали. Прежде чем потерять сознание, Саша услышал: «Не зашиби, совсем малой же, Артур нас самих зашибет». Артуром звали отца Вики.
Саша очнулся от холода. Он лежал на земле, и пахло тоже землей. Саша повернул голову и увидел кресты: его выбросили возле кладбищенской ограды. Рядом почему-то сидела Вика. Она спросила, живой ли он, Саша ответил: «Живее всех вокруг». Хотел пошутить, но Вика не смеялась. Про кладбище она подслушала. Как раз возвращалась мать, и Вика спряталась за ее машиной, выскочила за ворота — и сюда. Артур догадался, что она звонила по номеру с записки, — и завтра они всей семьей уезжают в Питер, а потом в Финляндию. Саше от этой новости стало хуже, чем от побоев, но он ничего не сказал.
Пока с поддержкой Вики доковылял до дома, совсем стемнело. Вика сразу убежала к себе — наверняка ей тоже влетело. Бабушка плакала. Уже перевязанный, Саша лежал, смотрел в потолок и думал об интердевочках, особенно о Кристине, которая написала записку. Что теперь с ними будет?..
Дом на улице Лени опустел на следующий же день. Бабушка ходила к дяде Роберту писать заявление. Вернулась мрачная, так ничего и не рассказала. Когда Саша окреп, было решено отправить его в Курьяново, в семью бабушкиного брата. Светке, которая жила с ними, как раз исполнилось три — в садик отдали, и стало чуть легче. Перед отъездом он в последний раз прогулялся до Учи. Хотелось получше запомнить место, где он провел так много времени с Викой. На противоположном берегу суетились люди. Тащили из воды тело.
Была ли это Кристина, он так и не узнал.
* * *
Внезапная балабановщина несколько сбила Мирона с толку. Здесь как будто было и одновременно не было ничего важного.
— А ваши родители? — спросил он.
— Отец сидел, а может, до сих пор сидит. Саша его помнил, а я никогда не видела даже. Мать лишили родительских прав, когда мне исполнился год. Она нас не кормила и могла пропасть на несколько дней. Саша воровал еду себе и мне, попался — так про нас и узнали. Двоюродный дед умер. С его стороны еще есть родня, но мы не общаемся. Осталась только бабушка.
— Что сейчас в том доме?
— Не знаю. Я очень давно не приезжала. В последний раз мы
