по улицам ходил, по кабакам, с народом беседовал. Большая ему от этого польза была. Увидит, к примеру, мастера, сейчас давай про евонное мастерство выпытывать: все научиться хотелось всему.
Раз как-то приходит в кабак и попадается ему оборванный пьянчужка. Петр взял водки, а того не потчует.
— Ты, — говорит Петр, — видно, ничего не умеешь. Уж больно обтрепан.
— Нет, — говорит пьянчуга, — умею вот такое-то ремесло.
— А как эту вещь делать?
— Так вот!
— Врешь, не так.
— Сам ты врешь.
Поднялся у них спор. И видит Петр: мастер перед им настоящий, хоть и пьяный. Сейчас он книжечку свою вынул и все порядком записал, а мастерового в лоск напоил.
А то другой раз вот какое дело было. Поехал он в лес с борзой собакой зверье ловить. И пристигла его темная ночь. Ему бы назад повернуть, а он ночным временем и дальше, и дальше идет, да и заплутался совсем.
Тут в чаще напал на него медведь и растерзал его охотную собаку. И так было Петру Великому эту охотную собаку жалко, что и сам бы, кажись, легче жизни решился.
«Ах, — думает, — остался я ни при чем».
И скружился он один в темном лесе: ночь, и две, и три ночевал.
А в то же самое время новобранный солдатик, прослужа недолго — этак без году неделю, — из полка убежал. Шел лесом и наткнулся на Петра Великого.
Смотрит Петр Великий на форму и сразу по форме видит, какого полка беглец.
Солдат пешком идет, Петр Великий на коне едет, да и кричит ему:
— А подь-ка, землячок, сюды!
Землячок подошел.
— Здравствуй, брат!
— Здравствуй.
— Ты чей будешь? Откуда?
— А тебе что за надобность?
— Да уж есть, коли спрашиваю. А ты мне скажи по совести — ты не бежал ли? Я ведь почему говорю? Я сам тоже бродяга.
Ну, солдатик и признался, что бежавший.
Остановился Петр, покалякал с ним.
— Кто у вас ротный? Кто полковник?
Солдат сказал кто.
Петр вынул бумажку с карандашиком, это все записал и дальше спрашивает:
— А с какого ты будешь году?
— С такого-то.
— Отчего бежал?
— Да вина-то у меня небольшая — казенную пуговицу потерял. А только полковник меня за эту пуговицу му́кой замучил: кажен день бьет. Оттого и бежал.
— Ну, а как, землячок, у вас в полку пища? Говядины по скольку варят?
— А так варят — только славу делают. Да что ты все допрашиваешь? Ты сам говори. Ну, вот — как тебя звать?
— Мать Петрушей кликала. А тебя?
— Меня — Ванюшей. А что, Петряй, у вас в полку сытно кормят?
— У нас — хорошо. По фунту говядины варят на каждого.
— Ой ли?
— Верное слово.
Солдатик и руками развел:
— Нет, у нас этого, Петруша, нет ничего. Было бы, я бы не сбежал.
— Ну, а кашу-то, — Петр спрашивает, — круто варят?
— Какое — круто! Такую варят, что крупинка за крупинкой, а на ложку не поймать.
— Вон как!.. Ну, землячок, пойдем куды-нибудь.
Долго ли, мало ли ехали, — вечер их пристигает, а лесу края нет. Видят они превеличающий дуб стоит, руками не обхватишь. Петр сейчас с седла долой и говорит солдату:
— Ты, земляк, похрани моего коня, а я на дуб влезу, погляжу, нет ли где огонька.
Полез он на дуб, а солдат круг коня ходит, снаряженье разглядывает. Вот и приметил он у седла чумоданчик небольшой, открыл его, заглянул — а там графинчик водочки.
Ну, солдатик вынул его, да и потянул несколько из горлышка.
— Ах, водочка, — говорит, — хороша!
А Петр Великий тем временем рассмотрел: светится в незнаемой стороне маленький огонек.
Слез он с дуба, подходит к своему коню, открывает чумоданчик, надо для радости глотнуть маленько. И теплей будет!
Вынул графинчик, поглядел.
— Ах, землячок, — говорит, — ты, знать, чумоданчик-то открывал?
— Виноват, Петруша, открывал.
— И водочки потянул?
— Потянул несколько.
— Ну, когда так, — потяни еще малость.
А солдат и гораздо потянул. Было полно, а стало вполполно.
— Ну, Ваня, — Петр Великий говорит, — ты на эти дела, видать, молодец.
А уж солдатик-то разошелся.
— И на другие, — говорит, — не плоше!
Сел Петр Великий на своего коня и поехал прям в ту сторону, где огонек виднеется. А солдатик за ним вприпрыжку — хмельной. Прибыли к месту. Видят: преогромнейший двор, а войти никак невозможно. Ограда высока, и ворота на запоре. Стали стучать — ни ответу, ни привету… Что делать?
Думали они, думали, как им туда влезть, солдатик и говорит:
— Сойди-ка ты, Петруша, с коня.
Петр Великий сошел, а солдат вскочил на коня и мах-махом прямо с седла во двор! Перепрыгнул через ворота и отпер их.
Въехали они на двор, смотрят: где лежит рука человеческая, где голова…
Петр Великий немножечко обро́бел.
— Ах, — говорит, — землячок! Ведь не ладно! Кабы нам только живыми быть. Люди здесь, должно, нехорошие.
А солдат — ничего.
— Дай-ка, — говорит, — я еще потяну. Виднее будет.
Вот он водочки еще потянул, взошел в сени, а потом и в комнаты. А там по всем стенам престрашные орудия навешаны — разные сабли, разные ружья… И сидит в горнице одна старая старуха.
Солдатик, как выпивши, смелый. Он с грубостью на нее закричал:
— А-а, старая ведьма! Тащи нам поесть! Да живо у меня!
Старуха видит, что он шибко на нее наступает, сейчас собрала им на ужин кой-чего. Собрала — и подает на стол.
— Водки подай!
Она им по стакану водки подала.
Солдатик приурезал, а Петр Великий и стакана в руки не берет, и водочку не пьет — неспокойно ему.
— А что ж ты, земляк, не пьешь? — солдатик спрашивает. — Или обро́бел? Так полно. Двум смертям не бывать, одной не миновать. Я на то уж и пошел. Выпьем! Живы никому в руки не дадимся… Баушка! Ну-ка! Коню — овса! А нам — вина!
Той делать нечего — насыпала коню овса, а им еще вина подает.
Солдатик, что было у ней в печке жарено и варено, — все чисто поел, а потом и спрашивает:
— А где ж, баушка, нам отдохнуть?
Показала старуха на сушила.
