class="p1">— Да, но не забывай про одно «но» — мою депрессивную маму, и картинка покажется тебе не такой радужной.
— А твой отец не поедет?
— У него много работы. Он не любит Штаты и уже не выносит мою маму.
— Добро пожаловать в клуб.
Мы прошли мимо закрытого кафе: внутри ни души, блестящая барная стойка и стулья, поставленные друг на друга.
— Ты была в Нью-Йорке?
— Нет, я никогда не была на Американском континенте. И в Лондоне тоже, кстати. Я ездила в Италию, Испанию, Германию и Бельгию. И в Швейцарию — проездом.
— Мои родители обожали путешествовать с нами, когда мы были маленькие. Я объездил много стран.
— Моя мама путешествовала одна.
Я рассказала о её весенних побегах.
— Всегда в одно и то же время?
— Да, полагаю, это был лучший момент.
— Возможно…
Мой дом показался в конце улицы. Я изо всех сил молилась своему личному Всевышнему, чтобы тот передвинул здание: оно вдруг с грохотом оторвалось бы от земли, раскрошив асфальт, вытащило бы из городских недр длинные худые затёкшие ноги и, покачиваясь, удалилось бы прочь.
Нам бы пришлось бежать за ним, не останавливаясь ни на секунду.
Вечно бродить с Виктором во мраке ночи — это я уж точно заслужила. Позвольте мне.
Но нет, вот мы стоим внизу у дома, этого лентяя, сросшегося с тротуаром.
— Добрались без проблем, спасибо, — сказала я Виктору.
Он наклонился ко мне и прикоснулся губами кмоим губам.
И это был не сон.
Впившись тёплыми губами, он обнял меня — голова закружилась, земля ушла из-под ног. Я целуюсь с Виктором, я и есть Виктор, я — это мы, мы — это я, мы — это просто два голодных рта, которые только и ждали встречи. Я вцепилась в него, он прижал меня крепче, я больше ни о чём не думала. Я была… была… была… океаном, волной, опрокидывающей корабли. Я была живой, огромной трещиной, расколовшей землю до самого центра, молотящей крепости, хрипящим извергающимся вулканом, громом и молнией. Я была бесконечностью. Я ликовала, вибрировала, целовала, сияла. Всё стало возможным — и я это поняла.
Вселенная обрела смысл.
Виктор оторвался от меня и отпрянул.
Бросил меня, отказался, прижавшись своим лбом к моему.
— С днём рождения…
И ушёл.
Я стояла и смотрела, как его силуэт растворяется во тьме, старалась сохранить, хотя бы ненадолго, его вкус, прикосновение пальцев к его коже, его спину — всё его существо, чтобы оно не растворилось, осталось ещё ненадолго в моих руках, я ловила его, но момент ускользнул сквозь пальцы, разорвался на части. Он ушёл. Он в прошлом.
Его силуэт ещё мелькал в свете фонарей и терялся снова, пока не завернул за угол.
Глава двадцать шестая
Дебора мечется, как пинбольный шарик
Я провела самую восхитительную ночь в своей жизни. И одновременно — самую ужасную.
В кровати было жарко, по всему телу бежали мурашки. Я восстанавливала каждую секунду чудесного происшествия, выдумывая с десяток возможных продолжений, три тысячи завтрашних дней. Я ворочалась, бегала в туалет, возвращалась с постель и снова погружалась изо всех сил в воспоминания, раздувая их, словно сморщившийся воздушный шарик, — пусть ещё поживёт, ещё чуть-чуть — и засыпала, задаваясь тысячей вопросов. Почему?
А как же Адель?
Может, Виктор — коварный соблазнитель?
А может, он… любит меня?
Ага, как же.
Я засыпала, а потом снова выплывала на поверхность.
Гладила Изидора, трепала его жирную тушку.
И снова засыпала.
В конце концов, приоткрыв один глаз, я увидела, как сквозь ставни пробивается тусклый дневной свет.
Я посмотрела время на телефоне.
Сообщение.
«Прости, не знаю, что на меня нашло. Точнее, слишком хорошо знаю — непреодолимое желание. Но у меня есть Адель, я не могу так поступать. Прости меня, Дебора, я конченый идиот. Прости».
Каждое прочитанное слово вонзалось кинжалом, опустошая моё тело до последней капли крови.
Воскресенье было отвратным. Во рту стоял вкус прокисшего молока, пол уходил из-под ног, как и мои мысли из головы. Выключив телефон, я лежала на кровати в темноте. Ноль мотивации.
Мамина голова показалась в дверях к двум часам дня.
— Всё хорошо?
— У меня похмелье.
— Вот как. А тарелка макарон тут не поможет?
— Кто знает.
Я потащилась на кухню. Пока мама молча изучала моё лицо, я вяло жевала. Она с пониманием отнеслась к моей кислой бледной роже.
Убрав со стола, мама отправилась на прогулку с Изидором, а я вернулась в свою комнату, где снова растянулась на кровати без движения.
Я дышала пустотой квартиры.
Попыталась почитать — никак.
Я походила на жирного, рыхлого слизняка, оставляющего блестящие в лунном свете следы.
Кто захочет встречаться со слизняком?
Уж точно не Виктор.
Он выбрал Адель.
Что логично. И очевидно.
Как я могла поверить в нас хотя бы на секунду?
— У тебя точно всё в порядке? — настаивала мама, вернувшись с прогулки.
— Завтра мне будет лучше, не беспокойся.
— Я могу что-нибудь для тебя сделать?
— Если у тебя есть лекарство от безответной любви, то да. А если нет — вряд ли.
— Мне очень жаль, солнце моё.
От пота волосы липли ко лбу.
Около пяти часов вечера кто-то позвонил в дверь.
А потом забарабанил.
— Это Джамаль! — предупредила мама.
— Скажи, что я ужасно выгляжу…
— Слишком поздно.
Джамаль легонько оттолкнул маму и вошёл в комнату.
Приподняв бровь, мама пристально посмотрела на меня, но я махнула рукой, мол, всё в порядке. Тогда она похлопала Джамаля по плечу и закрыла за ним дверь.
— Вот это дичь.
— Ага. Знакомься с моей истинной сущностью.
Заскрипела крутящаяся ручка ставней.
Я прищурилась — слишком много дневного света.
Джамаль настежь распахнул окно и присел рядом. Тут я поняла, что на мне стрёмная ночнушка с кроликами, а причёска больше к лицу наркоману, проходящему курс лечения в клинике.
— Только вот про ночнушку не шути, пожалуйста.
— Я и не собирался.
Кое-что в его голосе удивило меня — наверное, лёгкая, словно весенний листок, и нежная интонация.
Он всё знал.
— Мне позвонил Виктор.
Я пялилась на свои ступни. Точнее, представляла их, так как они были под одеялом.
— Что за бардак у него в голове, — продолжил Джамаль. — Сложнее, чем с девчонкой.
Наконец я подняла на него влажные глаза.
— Что?
Джамаль неловко улыбнулся:
— Мне очень хочется тебе кое-что сказать, Дебо, но боюсь, ты не очухаешься. Будешь бить меня до одури щёткой для волос или начнёшь распевать «Мельницы моего сердца»…
— Такого не случится.
Джамаль наклонился
