Я — твоё солнце: [роман]
Мари Павленко
Если бы не было ни одного любящего существа, погасло бы само солнце.
Виктор Гюго. Отверженные[1]
Посвящаю своим родителям и сестре, которая придумала выражение «учинить трущобы»
Je suis ton soleil
Marie Pavlenko
Белый конверт. Красная марка.
Совершенно безобидное письмо, если не обращать внимания на нервный убористый почерк, который мне так хорошо знаком.
Почерк Виктора.
Я положила конверт на кровать, не осмеливаясь к нему прикоснуться и уж тем более — вскрыть. Пока что там, внутри, сосредоточена бесконечность: отказ, одиночество, тоска, грусть, насмешка, потоки слёз, надежда, будущее, раскаты звонкого смеха, поющие птицы, прекрасная жизнь.
Всё возможно, пока я делаю вид, что конверта тут нет.
Я встала, подняла с пола трусы и поставила телефон на зарядку, хотя батарея и так показывала девяносто восемь процентов. Взглянула на Изидора, изливающего слюни на паркет. Отодвинув на пару сантиметров лампу у кровати, бросила наугад трусы: Изидор приподнял ухо, когда они приземлились на пол.
Вдох.
Письмо в руках.
Я хочу знать.
Глава первая
Дебора должна хорошо подготовиться к первому сентября
Неприятный шум сверлит мне мозг: что-то вроде крика разъярённого пылесоса, когда в трубу попадает забытый под кроватью носок и вся машина истошно визжит. Стараясь не обращать внимания, я сосредоточилась на божественной атмосфере. Я вам уже рассказывала о бо-женственной атмосфере? Так вот: я лежу на пляже, на белом песке под кокосовой пальмой, её резные листья покачиваются от лёгкого бриза. Небо сияет, как и моя улыбка. Не хочу хвастаться — это вообще не в моих привычках, — но я просто неотразима в розовом бикини, идеально облегающем мои формы. Попивая коктейль вроде тех, что подаются в бокалах с сахарной кромкой и разноцветными зонтиками, я слушаю, как загорелый парень играет на гитаре: у него медовый голос, и он буквально пожирает меня глазами. Даже слюни пустил. Майкл? Антуан? Дени? Никак не вспомню его имя, но одно точно: он меня хочет.
Я уже привыкла.
Они все меня хотят.
Потревоженный клапан пылесоса издал вопль оперной певицы: этого пронзительного звука хватило, чтобы прогнать видение. Мне бы очень хотелось побыть там ещё немного, но пейзаж исчез: песок растворился, загорелый парень и его гитара рассеялись как дым. Бикини испарилось.
Приоткрыв один глаз, я понимаю, что лежу в собственной кровати — той самой, что родители подарили мне на пять лет. Пощупав ягодицы, я осознаю, что идеальные формы исчезли вместе с парнем, а на их месте царит вот уже несколько поколений, не отдавая ни сантиметра своей территории, господин Целлюлит. Он не оставлял в покое ни маму, ни бабушку, ни прабабушку: глянув на семейные фотографии, можно подумать, будто целлюлит у нас в крови.
Вытянув руку, я выключила будильник: этот гад вытащил меня из самого… самого… (блин, даже слов подобрать не могу) сна.
«Они все меня хотят».
Ну конечно.
Я бы заметила.
Представив, как запах изо рта врывается в мои ноздри со вздохом сожаления, я решила вздохнуть мысленно и заключить пари. Принцип простой: если через несколько секунд я включу радио и там заиграет песня… ну, скажем, группы «Намбер 30», ну да, «Намбер 30», любая песня, не будем усложнять, пари должно быть реальным, — то я проведу великолепный год в выпускном классе. Внимание, барабанная дробь, «Намбер 30», «Намбер 30», «Намбер 30», «Намбер 30»…
«…тем самым КЭК-40 потерял вчера три десятых пункта. Перед тем как предоставить слово Йоханну, я напоминаю, что в Великобритании сошёл с рельс поезд. В ужасной катастрофе погибли уже тысяча пятьсот сорок шесть человек, однако власти…»
Выключить.
Выключить, выключить, выключить!
Выпила целый литр воды — говорят, это улучшает цвет кожи. Вчера я старательно приготовила одежду: свитер, юбка, балетки, но, похоже, вселен ная решила всё за меня.
Идёт дождь.
Париж посерел.
Перед уходом я заглянула на кухню, бросив короткое «Привет!» маме, свесившей голову над чашкой кофе. Мама такая растрёпанная, что кажется, она это нарочно. Её веки припухли от сна.
— Привет! Удачи сегодня!
— Пока-пока!
Бегом, надо вдохнуть свежего воздуха.
Не знаю, что происходит, но наша квартира — само воплощение жути. Мама и так никогда не была разговорчивой, однако в последнее время она просто слоняется из угла в угол, как застрявший между мирами призрак, пока отец просиживает дни и ночи на работе. Невыносимо.
Перед тем как хлопнуть дверью, я взглянула на своё отражение в старинном зеркале в прихожей. На зеркало был приклеен листок с номером телефона, написанным красным фломастером.
Пора валить.
Стоя под красивым зонтиком цвета фуксии, нацепив медвежьи ушки, Элоиза ждала меня у Питомника. Никто не знает, откуда взялось это название, Питомник, однако все понимают почему: в нашем лицее классы битком набиты учениками, можно подумать, тут поставлено на поток разведение кроликов. Кажется, это называется животноводством.
Целое дело.
Короче, Элоиза стояла у Питомника.
*Кто такая Элоиза? *
Моя лучшая подруга, сестра, о которой я всегда мечтала, гений. Конечно, мадам Сулье, наш учитель естествознания, не разделяет моего мнения. Однажды она написала в её дневнике «Элоиза — худшая ученица за всю мою карьеру преподавателя естествознания. У неё пустая банка вместо головы. Над такими, как она, надо опыты проводить». Но мне плевать и даже нравится, что у неё не все дома.
* * *
Накинув капюшон, чтобы не вымокнуть под проливным дождём, я благополучно прошмыгнула между лужами и вздохнула с облегчением. Элоиза улыбнулась, метнув сноп искр из-под килограмма туши для ресниц. По её выражению лица догадываюсь: победа, мы в одном классе.
— Мы не в одном классе! — выдала Элоиза, когда я поравнялась с ней.
— Уверена?
— Я в «Б», а ты в «Г».
— То есть ты так светишься от разочарования?
— Нет, конечно, но ты не поверишь: со мной в одном классе Эрванн.
— Эр ван? Это что, новая марка дезодоранта? — Эрванн, брат Грега, ну знаешь, красавчика, который поступил в Сорбонну на философский!
— Шутишь? У Эрванна же капуста вместо мозгов! В его вселенной Виктор Гюго — футболист, а Декарт придумал игральные карты. А кто со мной в «Г»?
— Э-э-э… я толком и не посмотрела, — защищалась Элоиза, разглядывая будущих одноклассников поверх моего плеча. — А, точно, вспомнила: Джамаль! Ну, помнишь,
