условия послереволюционных лет никак не благоприятствовали чьему бы то ни было освобождению. Гражданская война принесла с собой лишения и горе. Около миллиона мужчин погибло в этой войне, в дополнение к двум с половиной миллионам, павшим на полях сражений Первой мировой. Экономика была почти полностью разрушена. Когда ситуация с продовольствием, критическая уже во время большевистского переворота, стала катастрофической для горожан, большевики взяли управление экономикой на себя. Они отменили торговлю и закрыли частные предприятия. Вернувшись в 1919 году в Россию, чтобы помочь своему заключенному мужу, аристократка Софья Волконская с ужасом обнаружила: «Гостиниц не существовало, комнат в наем не сдавали. Ни ресторанов, ни магазинов, ничего не было… Дикое время. Кошмарная сказка Уэллса» [Волконская 193?: 70]. Кто мог, бежал из города: к концу гражданской войны Москва потеряла половину населения, Петроград — две трети. Большинство оставшихся были женщинами, которые оказались в отчаянном положении без всякой помощи. Женщинам из ранее привилегированных классов, официально лишенным государственных пайков, приходилось хуже всех: они вынуждены были продавать одежду и другие вещи, чтобы хоть как-то прокормить себя. Однако и положение женщин из низших классов было немногим лучше. У кого-то из них мужья умерли, у кого-то сражались на Гражданской войне. Сами женщины весь день трудились ради заработка, а по ночам рыскали по городу в поисках еды и топлива. Зинаида Жемчужная вспоминала, как они, закутанные во что придется, мерзли в очередях перед продуктовыми лавками в ожидании очередного жалкого пайка[167]. Люди умирали от голода и замерзали насмерть. Эпидемические заболевания убивали миллионы людей: один только сыпной тиф с 1918 по 1919 год унес жизни полутора миллионов человек. Миллионы бездомных детей бродили по улицам: их родители умерли или не в состоянии были о них заботиться.
Попытки государства взять на себя домашние обязанности были парализованы чудовищной материальной нуждой тех лет, а также непродуманной организацией. Чтобы прокормить городское население, правительство насильственно реквизировало у крестьян зерно и открывало общественные столовые и кухни. Большевистская власть создавала приюты и детские дома для беспризорных детей. Но вместо того чтобы служить ярким примером социалистического будущего, эти убогие и плохо финансируемые заведения производили угнетающее впечатление на тех, кому приходилось иметь с ними дело. Если это и есть обобществление домашнего труда, то кому оно нужно? Революция и Гражданская война ухудшили жизнь большинства женщин и детей — по крайней мере в краткосрочной перспективе. Гибель миллионов мужчин оставила жен без мужей, а детей без отцов и разрушила хрупкую семейную экономику[168].
Более того — волна перемен с самого начала столкнулась с сопротивлением гендерного порядка. Тяготы многолетних войн оставили свой отпечаток на психике людей. Хотя образы домашнего очага в пропаганде Первой мировой войны играли небольшую роль, война обострила ностальгию по дому, и эта ностальгия воплощалась в идеализированных картинах семьи и деревни, которые в глазах простых солдат стали образом родины. Однако и новое руководство также внесло свой вклад в восстановление гендерных различий. В годы Гражданской войны Красная армия сделалась горнилом гражданственности и структурным элементом нового государственного порядка. Однако решение властей отказаться от обязательной военной службы для женщин привело к тому, что армия стала представляться мужской вотчиной. Даже присяга новобранцев обрела мужской голос: «Я, сын трудового народа, гражданин Советской Республики, принимаю на себя звание воина рабочей и крестьянской армии» [Wood 1997: 53].
Кроме того, ожесточающе грубая обстановка Гражданской войны требовала традиционно мужских качеств. Суровость и жесткость необходима была не только тем, кто участвовал в боях, но и тем, кто занимал ответственные административные должности, поскольку претворять какие-то решения в жизнь нередко удавалось лишь под дулом пистолета. Многие женщины были готовы к этой суровости, однако еще больше было тех, кто проявлять необходимую жесткость не мог или не хотел. К тому же подобные попытки женщин, в отличие от мужских, вызывали двойственное отношение. Красноармейцы были недовольны присутствием в их среде женщин и оскорбляли их словесно и физически. Сама власть тоже подавала женщинам противоречивые сигналы, подчеркивая уникальность вклада, который могут внести только женщины, и одновременно пытаясь стереть гендерные различия. Гражданских женщин призывали приносить подарки раненым солдатам, шить для них белье, помогать тем, кто не мог сам читать и писать письма. Декрет о трудовой повинности от 30 октября 1920 года фактически обязывал всех горожанок в возрасте от 16 до 45 лет шить белье для Красной армии. Лозунги подкрепляли представление о том, что женщины должны заботиться о воинах, а мужчины — защищать женщин и детей: «Женщина-пролетарка! Боец Красной армии защищает тебя и твоих детей. Облегчай ему жизнь! Позаботься об уходе за ним!»[169]. Сами женщины часто принимали традиционное гендерное определение своей роли. Анна Анджиевская, член партии, ушедшая на фронт врачом, вызвалась организовать коммунистическую швейную мастерскую, где коммунистки и жены коммунистов шили для бойцов обмундирование и белье[170]. Крайне милитаризованная атмосфера, царившая во время Гражданской войны, не подрывала, а скорее укрепляла традиционные гендерные стереотипы.
Заключение
Беспорядки, начавшиеся в феврале 1917 года, завершились победой большевиков в Гражданской войне. По мере того как политическая борьба принимала все более институционализированные формы, женщины, занимавшие в феврале центральное место, отходили на задний план. Их места заняли мужчины. Тем не менее, хотя видимость женщин и уменьшилась, но лишь относительно их недавней выдающейся роли во время революции и Гражданской войны. Никогда еще столько российских женщин не чувствовало такой заинтересованности в политике. Столь же беспрецедентной была потребность политических лидеров в женской поддержке. Даже после того, как либеральных поборниц женских прав лишили слова, большевистские феминистки продолжали настаивать на женской эмансипации в рамках марксистского дискурса. Если традиционные гендерные стереотипы и всплыли вновь, то теперь они сосуществовали с другими идеями, воодушевлявшими женщин и побуждавшими их менять свою жизнь в соответствии с собственными желаниями.
Однако вместо хлеба и мира, за которые боролись в 1917 году, Гражданская война принесла женщинам из низших слоев общества годы голода и гибель близких. Работницы жаловались руководству, что их предали: обещали, что всего будет вдоволь, а вышло наоборот. Жизнь становилась все труднее[171]. Когда в феврале 1921 года разъяренные городские толпы, состоявшие в основном из женщин и подростков, вновь начали выступать против правительственных войск, требуя увеличения хлебного пайка, стало ясно, что в некоторых отношениях поразительным образом почти ничего не изменилось.
Рекомендуемая литература
Clements B. E. Bolshevik Feminist: Teh Life of Alexandra Kollontai. Bloomington, Ind.: Indiana University Press, 1979.
Биография основоположницы марксистского феминизма.
Clements 1997 — Clements B. E. Bolshevik Women. New York:
