Такое разное счастье
Я позвонила маме и сказала, что никаких наград у меня не предвидится, но я все равно очень рада ее поздравлениям. Вчера помогала ее купать. Какая у нее огромная грудь – как две дыни. Интересно, это не страшно, когда у тебя у сердца растут такие большие штуковины? Каждый раз, когда смотрю на Декстер и Дьюка, вспоминаю, как мучительно было мне взрослеть и наблюдать перемены в собственном теле. Буду ли я самой собой, если перестану узнавать собственное тело? Стареть – значит, постоянно меняться. В каком-то смысле старение продолжается всю нашу жизнь. Старение заставило меня ценить совершенно неожиданные вещи – например, возможность держать маму за руку и разглаживать на ней морщинки.
Вот у Дьюка разглаживать нечего. Его кроватка стоит посреди открытого шкафа в моей спальне. Сейчас мы снимаем дом на Эльм-драйв. Каждое утро Дьюк просыпается и видит разноцветные юбки и рубашки, а наверху – дюжину шляп. Если поворачивается направо, видит дом братьев Менендезов, убивших своих родителей, если налево – меня в спальне. Думаю, при виде меня он получает простое сообщение: мама тебя любит. Каждое утро я его целую. Каждое утро мы улыбаемся друг другу. Просто, да? Как же. Дьюк умеет за считанные секунды превращаться из умилительного ангелочка в совершеннейшего дьявола.
– Даже не смей, Дьюк Рэдли Китон, – предупреждая очередную его пакость, я грожу ему пальцем и перекладываю на кровать. – Даже не смей.
Его это очень веселит, и он начинает заливаться от хохота.
Его проделки обычно включают следующее: отказ от перемены подгузника; истерические рыдания, если его больше не берут на ручки; истерические рыдания, если Декстер стащила у него вафлю, если он ударился головой, если не получается выковырять червяков из-под каменных дорожных плиток, если злобный тролль (то есть я) сажает его в детское сиденье в машине, если бессердечное чудище (опять-таки я) не обращает на него внимание, когда это совершенно необходимо, и так далее, и тому подобное.
А в промежутках между этими выходками мы абсолютно и совершенно счастливы.
С Декстер я счастлива по-другому: когда забираю ее из бассейна или когда натираю ей спинку маслом от загара. Однажды, когда мы были в закрытом бассейне в Санта-Кларите, она вдруг сказала, что я должна принимать таблетки “Липитор”. Я тут взглянула на телевизор на стене – там показывали даму лет за пятьдесят, которая каталась на серфе, а позади нее вырастали большие буквы “ЛИПИТОР”.
– Тебе они нужны, мам, ты станешь сильнее.
– Спасибо, Декс. Можно я тебя кое о чем спрошу? Когда мне будет восемьдесят, ты позволишь мне натирать тебя маслом от загара, и целовать тебя в щечки, и обнимать? Даже если у тебя будет красавец муж и парочка детишек? Позволишь ведь?
Повисла долгая пауза, в конце которой Декс наконец спросила:
– Мам, извини, а если ты умрешь, мне все твои деньги достанутся?
Я смотрела, как она ныряет вместе с дюжиной других ребятишек в купальниках и шапочках, похожих на стаю веселых сардинок. Они резвились в воде, на которую сквозь стеклянную крышу падали лучи утреннего солнца. Декстер плыла по пятой дорожке, и на ней прыгали солнечные зайчики. А уже через секунду она присоединилась к другим девчонкам. Все они были чьими-то любимыми дочерьми, плывущими по дорожкам своей судьбы, но я видела только одну из них – мою дочь. Мою Декстер.
