— Почему?
Алиса смотрела на собеседника сквозь бокал:
— Потому что они не то что звезды, а весь мир, включая себя, видят вот так!
Удар, еще удар — казалось, стена маленького тренажерного зала задрожала.
Решительным движением руки отмахнув назад мокрые от пота волосы, Пуля завыла и замахнулась ногой: от резкого удара «груша», подвешенная к потолку, задрожала оставшись на месте.
Майка намокла, и девушка уже почти не чувствовала своего тела; только потребность выбросить из него всю энергию — если получится — вместе с самой жизнью,
— Ненавижу! — прошипела Пуля и снова начала исступленно молотить по всем степам.
— Чего ты ненавидишь, придурочная? — зевнул Левушка, который заглянул в спортивную комнату, находящуюся на задворках Галининого дома, помешивая сахар в большой чашке.
Пуля оглянулась и, смахнув перчаткой стекающий с носа пот, отчеканила:
— Тебя, Москву, себя, любовь — все ненавижу!
— Ну-ну! Много вас таких тут перебывало!
Резко развернувшись, Пуля ногой выбила чашку из рук Левушки и яростно уставилась на рассыпавшиеся по полу осколки.
Левушка, матерясь, смахнул с толстовки горячие брызги, плюнул в сторону стоящей с опущенными руками девушки.
Галина сделала глоток прямо из бутылки и поставила мартини у ног. Глядя на ее короткие седые волосы — местами примятые, местами спутанные, — можно было сказать, что в этот день она еще не подходила к зеркалу. Она сидела в халате, наброшенном на смятую шелковую пижаму, и угрюмо поглядывала на Пулю, расположившуюся на полу. Диалог не складывался: Галина, как многие персонажи с дурным характером, не могла долго терпеть при себе других людей и не собиралась без надобности уживаться с их недостатками. Пуля отработала свою роль неожиданно быстро: она победила на ринге, что, несомненно, было ей в плюс, но она посмела победить Кирш — и это была ее ошибка.
Галина любила Кирш не так, как любит человек человека, она любила ее на грани ненависти — так коллекционер любит недоступную для своей коллекции вещь. И Долинской нравилось, что сильная, уверенная если не в себе то хотя бы в своей физической силе девушка Пуля становится в ее спальне покорной собакой. У Галины был Шаман, был Левушка и могла бы еще быть Пуля — не больше чем первые двое, но важнее, чем девушки, появляющиеся здесь на одну ночь. Но Пуля не могла стать такой, как Кирш, а значит, терпеть ее далее возле себя — все равно что заменять качество количеством; много собак не заменят одного достойного пса.
Всю ночь Галина ворочалась. Она вспоминала, как еще недавно радовалась появлению Пули: та жила в спортивном общежитии и все свое время проводила на тренировках, не задумываясь о существовании иной жизни и не ведая о смысле роскоши. Галина возникла в жизни Пули как всемогущая царица перед идущим за плугом нищим тружеником, и ей ничего не стоило заманить ее в свою жизнь. А поскольку Долинской не хотелось неприятных сюрпризов, попыток к бегству и проявлений характера, она, не раздумывая, «угостила» свою добровольную пленницу белым порошком.
Первый раз Пуля взяла шприц дрожащей рукой и долго не могла попасть в убегающую вену; с мольбой поднимая глаза, она надеялась, что Галина отменит свою просьбу.
— Давай, давай, милаша, мне нравятся обколотые девочки, а тебе понравится «приход»! — хрипло подбодрила Долинская и царственно закурила сигару.
Пуля не умела сопротивляться царицам, потому что до того времени никогда их не встречала.
Следующие дни Галина разрешала Пуле уколоться только после секса — для чистоты реакций и ощущений, к которым Долинская относилась с лабораторной строгостью.
Еще ей нравилось это лицо: измотанное, с обезумевшими глазами и стекающим по вискам потом — с таким лицом у Пули было преданное, но просящее выражение, и вдоволь насладившись чужой мукой, Галина царственно кивала в сторону антикварного шкафчика:
— Возьми, вмажься, там, в верхнем ящике.
Потом Пулю рвало, и, вернувшись из ванной, она засыпала беспокойным сном, не слыша Галининого храпа. Так было и в этот раз, за исключением одного; Галина не спала. Она лежала, отвернувшись от Пули, и раздумывала о том, что, должно быть, перестаралась с приручением: собака у нее уже есть, есть покорный и верный Левушка, а вот в Пуле никакой нужды нет.
Галина вспоминала бой: даже побеждая Кирш, Пуля не выглядела рядом с ней соперницей. Кирш на ринге была такой же, как в жизни: желающей или не желающей борьбы, но знающей, уверенной, что в каждой своей минуте эта самая жизнь — бой. У Пули был профессиональный взгляд борца: она оценивала действия противника, расстояния, перспективы, и в этом взгляде не было ни личной заинтересованности, ни внутреннего надлома потенциальной жертвы, ни инстинкта хищника, ни жажды, ни насыщения — ничего, кроме работы.
Кирш была зверем. Та Кирш, которую знала или придумала себе Долинская, была неприручаема и непредсказуема, как медведь, она могла убить любя и любить убивая, могла ничем не дорожить, отталкивать, выкидывать и унижать; и, что казалось Долинской особенно привлекательным, Кирш была не доступным ни для кого злым фаталистом, закрытым для сильных чувств и не способным на любовь, как все с виду самоуверенные люди, так и не сумевшие сделать объектом любви самих себя.
Проснувшись поутру и увидев рядом тихо посапывающую Пулю, Долинская рассвирепела;
— Вставай и уматывай отсюда; надоела!
Девушка вздрогнула от резкого голоса и подняла голову, с усилием раскрывая веки. Одна щека у нее была примята — отпечатался след подушки, и Галина с отвращением отвернулась.
Теперь Долинская сидела в халате, кое-как накинутом на смятую пижаму, а Пуля, обхватив голову и поставив локти на колени, смотрела на нее через черное ухо Шамана.
— Не пялься на меня: бери свои шмотки и уматывай!
Пуля начала беззвучно шевелить губами, потом откашлялась и тихо спросила;
— Я что-то сделала не так?
— «Не так»?! Да мне вообще плевать, что ты делаешь!
Пуля развернула руку и стала разглядывать маленькие точки и синяк на сгибе. Ее глаза не выражали ничего, кроме недоумения, и брови слегка приподнялись возле переносицы.
Галина потрепала Шамана и недовольно посмотрела на Пулину руку. Ей не нравились упреки, даже безмолвные, и ее ничто так не раздражало, как чужие проблемы. Но эта рука, эта жилистая рука ласкала ее, сжимала, — Пуля была неплохой любовницей… Галина вздохнула так легко, будто втянула с поверхности самой себя маленько невесомое облачко — Пулю; и ей стало весело, как человеку, презирающему сентименты, но выполнившему подходящий к ситуации ритуал.
— Галя, а как же я? Я же думала… — Пуля решилась поднять глаза.
Долинская брезгливо отмахнулась, сморщив лицо:
— Ой, давай без соплей! А героин не только у меня имеется, найдешь, не пропадешь! — Галина тяжело поднялась из кресла и подошла к бару.
