не узнал» (IV, 25). Отметим сновиденный импульс к созданию поэтического текста, сон о Ренате, героине «Огненного Ангела» Брюсова. Цветаева сама удивляется, как на миг сна забыла о нелюбимом Брюсове, забыла о нем человеке и еще раз восхитилась великим поэтом.
Первое обращение к Брюсову «Улыбнись в мое „окно“…», состоящее из десяти строк, Цветаева поместила в «Волшебном фонаре». Оно тоже написано как словесный поединок с мэтром, ответ на рецензию Брюсова на «Вечерний альбом» (// Русская мысль, 1911, № 2). Брюсов критиковал Цветаеву за «домашность» ее стихов, за то, что Цветаева сделала из книги страницы личного дневника, опасался, что она может растратить дарование на «изящные безделушки». Первое послание Цветаева написала на «ты», второе — на «Вы». В первом она категорически отказалась меняться под действием критики Брюсова, во втором фактически признается ему в любви, хотя и в несколько странной форме. В первом Цветаева не желает петь с чужого голоса, «что над миром сны нависли», второе пишет после сна о Брюсове:
Я забыла, что сердце в Вас — только ночник,
Не звезда! Я забыла об этом!
Что поэзия Ваша из книг
И из зависти — критика. Ранний старик,
Вы опять мне на миг
Показались великим поэтом. (1, 159)
(«В. Я. Брюсову»)
Брюсов для юной Цветаевой из «стариков», представитель старшего поколения. Он «ранний старик» ей не хватало в Брюсове сердечности, романтизма, живости впечатлений. Сердце Брюсова не звезда, а ночник, не лунный, не солнечный, а искусственный свет. Стоит вспомнить название второй книги Цветаевой и статьи «Волшебство в стихах Брюсова», в которой она отдавала дань восхищения редкой гостье, волшебнице Музе в стихах Брюсова, чтобы понять: она противопоставляет живые, вызванные жизненными впечатлениями свои стихи искусным, аккуратным стихам Брюсова, рожденным, по ее мнению, на книжном (чужом) опыте и «зависти критика». О брюсовской критике молодых поэтов как об измене романтизму писала Цветаева и в статье «Волшебство в стихах Брюсова». Так что стихотворение «В. Я. Брюсову» не выпадает из ряда стихов сборника «Из двух книг», а объясняет его состав, художественный выбор юного автора. «Из двух книг» — романтика детства («На скалах»), взрослой сказки («Зимняя сказка»), романтика подвига («В Шенбрунне»), романтика дружбы («Тройственный союз»), волшебство любовного чувства («Из сказки в сказку»), чудо спора с живым поэтом («В. Я. Брюсову»), романтика мифа о том свете («В раю»), чудо беседы с Христом («Молитва»), миф о доме («„Прости“ волшебному дому»), символизм мышления («Rouge et Bleue»), который Брюсов в рецензии на первую книгу Цветаевой не заметил. Еще в 1913 году Цветаева воспринимала стихи средством остановить мгновение, вечным хранилищем душевных богатств.
Юношеские стихи
Германии
Сборник «Юношеские стихи» (1913–1915) не был опубликован при жизни автора. Цветаева подготовила книгу к печати зимой 1919–1920 годов. По словам Цветаевой, «Юношеские стихи» были отклонены Литературным отделом Наркомпроса как стихи, не отражающие современности[534]. Полностью книга была издана только в 1976 году. Преемственность своей новой книги Цветаева подчеркивает обращением к художнице М. Башкирцевой. Она не перечеркивает написанное в «детстве», а продолжает писать дневник своей меняющейся, влюбленной в мир, переживающей соприкосновение с новыми его гранями растущей Души. Именно с «Юношеских стихов» Цветаева начинает датировать свои стихи, по-настоящему ощутив их летописную, исповедальную силу! Основной темой «Юношеских стихов» является тема Любви. В юношеском стихотворении «Безумье — и благоразумье…» Цветаева назвала поэтическое творчество, вызываемое к жизни, игрой воображения, ИСКУССТВОМ ЛЖИ. Поэзия — искусство вымысла, искусство преображения: «Я виртуоз из виртуозов / В искусстве лжи. / В ней, запускаемой, как мячик / — Ловимый вновь! — / Моих прабабушек-полячек/ Сказалась кровь». Слово должно звучать искренне, но лживость, преображение жизни в языке, входит в правила игры поэтов. «Ложь» — истинное лицо предмета, чувства, картины, это Жизнь, как ее видит поэт. Другой образ, через который Цветаева воплощает Поэзию в этом стихотворении, — игра в мяч. Мяч, подкидываемый вверх, возвращается обратно в руки. Поэзия — это вечное подкидыванье мяча, вечная игра ассоциаций[535]. С кем играет поэт? С самим собой. Стихи «Безумье — и благоразумье…» датированы 3-им января 1915 года. Для Цветаевой начало года всегда было магическим временем, когда она думала о самом главном, подводила итоги, строила планы. В 1915 году, юная и счастливая, писала сравнительно мало, а ведь стихи создаются чаще всего под влиянием отрицательных эмоций. Цветаева в 1919 году признавалась: «Когда я не пишу, я или очень счастлива, или собираюсь уезжать. Когда я не пишу, я всегда немножко себя презираю»[536]. В конце жизни она не писала совсем по другой причине, осознавала, что это «никому не нужно»…
Стихотворение «Германии» написано в Москве 1 декабря 1914 года, почти через полгода после начала первой мировой войны и опубликовано в журнале «Современные записки» в 1936 году (кн. 61). Поражает авторская интонация, голос юного поэта, поражает и то, что Германия воспринимается Цветаевой как еще одна ее Подруга, такая же близкая, как Соня Парнок, которую тогда, в 1914 году, Цветаева страстно любила, вопреки общественному мнению, и не могла оставить:
Ты миру отдана на травлю,
И счета нет твоим врагам,
Ну, как же я тебя оставлю?
Ну, как же я тебя предам?
И где возьму благоразумье:
«За око — око, кровь — за кровь»,
Германия — мое безумье!
Германия — моя любовь!
Цветаева утверждает в стихотворении верность запретной любви. Важна здесь роль риторических вопросов, существенна роль курсива, именно он позволяет нам услышать голос влюбленно-возмущенного поэта, не могущего примириться с враждебностью всего мира по отношению к обожаемой стране. Цветаева не принимает мудрую библейскую заповедь «око за око», защищает Страну своей Души, не боится одинокого противостояния. Повтор и расположение рядом слов «безумье» и «любовь» подчеркивает силу чувства: «Германия — мое безумье! / Германия — моя любовь!» Прошлое не стало минувшим, оно длится (это выражают глаголы настоящего времени), и ей кажется, что где-то там, по Кёнинсбергу, и в 1914-ом «проходит узколицый Кант». Эпитет «узколицый» обозначает метафизическое присутствие философа. Цветаева не знала его сочинений, это романтическое отношение к духу немецкого Слова. Обратим внимание на намеренное использование Цветаевой немецких слов, введенных в поэтический контекст: Vaterland[537], Geheimrath Goethe[538], Schwabenthor[539] Цветаева переходит с одного языка на другой, потому что оба языка, обе страны Души ей дороги и близки:
