«зеленые», — говорит Джулия, которая, должно быть, проснулась во время этого разговора.
— В таком случае почему же ты не остановила меня, когда я выглядел полным кретином?
— Обычно это я на твоем месте. «Соленый» и «зеленый» совсем не похожи. В любом случае зачем ты ей нагрубил?
— Я ей нагрубил?
— Как только ты видишь кого-то, обладающего минимальной властью, ты сразу ощетиниваешься. Достаточно просто форменной одежды.
— С каких пор стюардессы обладают властью?
— Пастью?
Я начинаю смеяться.
— Ну смейся, смейся, — говорит Джулия. — Но мне трудно читать по губам под углом и с такого расстояния. Было бы легче в бизнес-классе.
— Несомненно, — говорю я. — А уж в первом-то и подавно. Я тебе верю.
Мы не виделись с ланча в ее доме. Джулия чуть не опоздала на самолет, появившись у стойки в последний момент, когда мы уже садились. После того как погас знак «пристегните ремни», я нашел ее рядом с седовласым мужчиной, поглощенным изучением загадочного мира беспошлинных товаров в журнале компании. Я спросил ее соседа, не будет ли он сильно против поменяться со мной местами. Мы с женой слишком поздно зарегистрировались и не смогли получить два места рядом. Пару раз я обратился к ней «милая». Он был очень любезен, и, когда он ушел, Джулия показала, что она недовольна.
Но я решил оставить прошлое в прошлом. Теперь мы на пути в Вену. Я не буду думать ни о первом вечере, когда ее встретил, ни о вечернем свете в день, когда мы расстались. Нам будет хорошо в венских кафе. Ну и летим мы туда как исполнители, а не как любовники.
Мы не вспоминаем ланч, на который она меня вынудила прийти. Она говорит, что останется в Вене у матери на неделю с лишним после нашего отъезда. Ее свекровь в Лондоне и будет заботиться о Люке. Она говорит, что завтра Мария ждет нас на ланч.
— Нервничаешь? — спрашиваю я.
— Да.
— Странно, правда? Помнишь, как мы почти уговорили альт и контрабас сыграть с нашим трио «Форель»?
— Мария хочет, чтобы я с ней поехала в Каринтию.
— У тебя получится?
— Вряд ли.
— А ты не можешь сказать матери, что эти четыре дня поживешь с нами в отеле? Ведь потом у тебя будет с ней неделя или больше.
Она мотает головой. Ее глаза снова закрываются. Она выглядит уставшей.
Мог ли Лондон возродить то, что мы потеряли в Вене? Сможет ли Вена возродить то, что мы потеряли в Лондоне? Мои мысли растворяются в ровном гудении самолета, я гляжу на вечернее небо в иллюминаторе. Ее лицо между небом и мной.
5.2
Облака ушли; солнце село. Ночь черна. Окруженная черным, как озеро, лесом, Вена встает перед нами: большое колесо обозрения, башня, полосы золотого, тут белые всплески серебра, а там некая темная зона, которую мне никак не идентифицировать. Наконец приземляемся.
Мы с Джулией почти не говорим на выдаче багажа; лента ездит кругами. Поток чемоданов то нарастает, то редеет. Все очень необычно и очень знакомо. Я говорю с Билли, не спуская глаз с Джулии. Ее чемодан прибывает одним из первых.
Миссис Макниколл приехала встретить дочь и увезти ее в Клостернойбург. Лотар появляется чуть позже, приветствует нас и везет в отель «Ам Шубертринг». Он говорит про тысячу вещей, ни одной из которых я не воспринимаю.
Я слишком возбужден, чтобы спать. В полночь встаю с кровати и одеваюсь. Пересекаю трамвайные пути и вхожу в сердце города. Гуляю несколько часов тут и там; тут произошло то, там было сказано это...
Город я вижу по-другому, не так, как раньше, — утеряно очарование нового. Очертания города для меня теперь состояния души. Высокая, холодная, из тяжелого камня, наполовину призрачная, наполовину gemütlich63 — огромное сердце усеченного тела Австрии — Вена сейчас спокойна.
Still ist die Nacht, es ruhen die Gassen64. Мои шаги гулко отдаются в пустынных улицах. Мысли сгорают одна за другой. Около трех я снова в кровати и сплю без снов — по крайней мере, я их не помню. Gute Ruh, gute Ruh, tu die Augen zu65.
5.3
Джулия приходит в отель на следующее утро после завтрака, и впятером мы едем с Лотаром на машине к большому зданию в четвертом районе. Там находится старая фабрика роялей «Бёзендорфер» вместе с разными бюро, маленьким концертным залом и несколькими комнатами для репетиций, одна из которых — наша. Обычно по воскресеньям здание закрыто, но Лотар нашел, за какие струны надо подергать, чтобы нас пустили. Наш концерт во вторник, на репетиции осталось не так много времени.
Петра Даут и Курт Вайгль, играющие с нами, уже на месте. Никто из нас их не знал, только понаслышке, так что коренастый и общительный Лотар нас всех перезнакомил.
У Петры, контрабасистки в «Форели», круглое лицо, темные волосы колечками, невыразительные черты, но легкая улыбка неожиданно делает ее привлекательной. Она исчезает по вечерам в «Бермудском треугольнике»66, поскольку основной источник ее дохода — исполнение джаза в ночном клубе. Лотар уверил нас, что, несмотря на это, у нее замечательная репутация классического музыканта и что на самом деле она уже несколько раз играла «Форель» на сцене.
Вторая виолончель в струнном квинтете — Курт — бледный, высокий, вежливый, робкий и деликатный. У него маленькие светлые усики. В его превосходном английском проскакивают архаичные обороты, особенно когда он выражает решительное несогласие с критиками, которые «неглижируют» «Форель». Очень мило с его стороны, учитывая, что он в ней не играет. Он знал, что мы сперва будем репетировать «Форель», но решил прийти к началу, чтобы привыкнуть к нашему стилю. В результате Лотар должен был ему сказать о проблеме со слухом у Джулии.
Петру уже давно поставили в известность. Пирс и Эрика настояли, что она должна знать как можно раньше. По словам Лотара, после секундного замешательства она сказала:
— Ну и к лучшему. Она не услышит, если я налажаю.
Но Джулия говорит ей теперь, что именно контрабас она слышит наиболее ясно. Мы втроем стоим в стороне и обсуждаем, что делать, чтобы лучше видеть и слышать. Я вижу, что Джулии сложно — последние несколько месяцев ей редко выпадала возможность читать по губам по-немецки. А Петра переходит на немецкий всякий раз, когда ей нужно передать какие-то нюансы.
Место громадное и безлюдное. В комнате для репетиций мы обнаруживаем удивительный рояль красного цвета с абстрактными узорами из золотых листьев. Даже край крышки и корпус красные. А медные ноги оформлены под стать педалям. Джулия уставилась на рояль в изумлении и отвращении.
— Шик, — говорит Петра.
— Я не могу на этом играть, — говорит Джулия, к моему легкому удивлению.
— Откуда ты знаешь? Ты же его еще не слышала, — говорит Петра.
Джулия смеется, и Петра выглядит смущенной.
— Ну, — говорит Джулия, — это как если бы моя старая тетя вдруг решила надеть красно-золотую мини-юбку и пойти в свое любимое кафе. С ней сложно нормально разговаривать, когда она так одета.
— Я думаю, тебе просто не нравится красный цвет, — нерешительно говорит Петра.
— Да нет, он вполне идет автомату кока-колы там, возле лифта, — отвечает Джулия, указывая на фойе.
— Да, — вдруг говорит Эллен, — давайте найдем что-нибудь еще. Ужасное, вопиющее чудовище. Я бы тоже не хотела играть Шуберта на альте в крапинку.
К счастью, мы находим большую пустую комнату с серым ковролином и роялем обычного похоронного цвета. Петра принесла свой собственный раскладной стул, она его ставит так, чтобы Джулии было хорошо ее видно. Мы проигрываем пьесу, почти не останавливаясь.
Петра, наклоняясь вперед, с закрытыми глазами, раскачиваясь, сильно подчеркивает синкопы последней части и потом громко выдает восьмушки с запозданием.
Эллен, сидящая прямо перед ней, останавливается и поворачивается к ней:
— Петра, мне кажется, тут что-то слишком...
— Да, именно, — говорит Петра. — Здесь должно быть очень горячо. Просто огонь!
— Я люблю джаз, — говорит Эллен. — И я уверена, Шуберту бы тоже понравилось. Но сам он писал не джаз.
— О, — говорит Петра, — вот если бы мы играли в «Концертхаусе»... В «Музикферайне» публика такая буржуазная. Слушателей надо разбудить.
— Петра, пожалуйста, — говорит Эллен. — Это не кроссовер67. Это просто «Форель».
Петра вздыхает; мы договариваемся играть с меньшими «инновациями» и продолжаем.
Хотя и я, и Джулия очень нервничали, первый прогон прошел хорошо. Меня поражает, как она подхватывает ритм Петры, которая дает его совсем не механически. Особенно в
