взяв наши бокалы, доходим до низа лестницы.
— Люк!
— Папа! Базби погнался за кошкой миссис Ньютон, и она... О, привет!
— Здравствуй, Люк... Здравствуй, Джулия, — говорю я, когда Джулия повернулась и улыбается всем нам.
Я никогда не видел Джулию в образе домохозяйки. Сын; муж; огромная, массивная плита; вид белых камелий в саду; медные горшки, свисающие с потолка; фартук; половник. Это ее сияние меня беспокоит.
— А где Базби? — спрашиваю я Люка, чувствуя шокирующее отсутствие мыслей в голове.
— Конечно в саду, — говорит Люк.
— Ну, все готово, — говорит Джулия. — Но перед тем как мы сядем есть, я хочу провести Майкла по нашему саду. Милый, ты накроешь на стол?
Она снимает фартук, открывает дверь и ведет меня на небольшой участок перед общим, прилегающим к дому садом. Мы одни.
Она говорит о своих растениях: тюльпаны, красные и золотые, некоторые уже распустившиеся, пышные желто-коричневые желтофиоли, анютины глазки — красно-коричневые и фиолетовые, и да, конечно, потрясающие поздние камелии.
Он, значит, «милый». А я — гость, почетный или не особо желанный, разницы нет. Моя хозяйка — восхитительная Джулия... Джулия и Джеймс, прекрасная чета... созданы друг для друга, даже их инициалы совпадают... очаровательное добавление в наше здешнее общество, хотя он американец, как вы, возможно, знаете.
Джулия следует за моим взглядом: по стене карабкается старая глициния, ее кисти на всех стадиях жизни — от рождения до полного цветения и увядания, пчелы возятся вокруг. Как много в саду состоит из звуков, утерянных для глухих? Наши шаги по гравию, капли воды в фонтане, птичье пение и жужжание пчел? Что из нашего разговора может быть прочитано в глазах?
— Я никогда их не видела, — говорит Джулия. — Джеймс приехал заранее и все устроил; у меня было тяжелое время. Семья тут жила двадцать лет.
Я киваю. Говорить я боюсь. Кажется, я схожу с ума. Двадцать лет. Измерим их в стопках фотографий, в плате за школу, в совместных обедах, в милых радостях общей жизни, в совместных тяжелых временах, в сучковатости глицинии. Измерим их в доверии, слишком тяжелом, чтобы взвешивать.
— Этот головокружительный лимонно-жасминовый запах идет вот от этих белых цветочков. Трудно поверить, правда?
— Я думал, от тебя.
Джулия краснеет.
— Разве они не прекрасны? — спрашивает она, указывая на кремовые камелии. — Сорт называется «камелия желтая японская».
— Да, — говорю я. — Прелестны.
Она хмурится:
— Знаешь, у камелий есть одно странное свойство: когда они уже при смерти, они тебе не говорят об этом вовремя. Если им не хватает воды, они не выглядят несчастными довольно долго, не показывают, что им плохо, — они просто умирают.
— Зачем я тебе здесь? Зачем?
— Но, Майкл...
— Я схожу с ума. Зачем мне надо было с ним встречаться? Ты не могла предвидеть, что случится?
— Почему же ты тогда согласился?
— А как иначе мне было с тобой увидеться?
— Майкл, пожалуйста, не устраивай сцену. Не подводи меня опять.
— Опять?
— Джеймс идет к нам... Пожалуйста, Майкл.
— Ланч на столе, дорогая, — говорит Джеймс Хансен, подходя. — Прошу прощения, что прерываю ваш тур, но я умираю от голода.
Ланч проходит как в тумане. О чем мы говорим? Что обычно у них не бывает больше пары гостей, иначе трудно участвовать в беседе. Что стебли сельдерея исключены из меню, потому что Джулия не слышит никого, когда она сама или другие им хрустят. Про град две недели назад. Музыкальные уроки Люка. Его самый нелюбимый предмет в школе. Положение дел в Британии и в Штатах. Разница между американскими и немецкими «Стейнвеями». Что-то про банковские дела: я даже не помню мой вопрос и зачем, совсем не интересуясь темой, я его задал. Да, рагу из баранины. Да, очень вкусно. О, финансовые проекты? Кускус — да, мое любимое блюдо.
Ее муж — проницательный человек, остроумный и глубокий — не соответствует моему представлению о банкире с Восточного побережья. Не понимаю, как он может не видеть; но был бы он так спокоен и дружелюбен, если бы видел? Рисовый пудинг с вкраплениями изюма. Мама-медведица, папа-медведь, ребенок-медвежонок — все будут есть свою кашу. Я чувствую тупую ненависть к этому достойному человеку.
— Ба приезжает через неделю. Ее рисовый пудинг еще лучше, — говорит Люк. — Она кладет еще больше изюма.
— Ах так! — говорит Джулия.
— Я думал, что она будет в Вене на концерте, — говорю я.
Люк начинает смеяться.
— Так то Ома, — говорит он, — а не Ба.
Что я здесь делаю? Это ли не безумие? Или настоящим безумием было ее появление в зеленой артистической в «Уигморе»? Я — водоросль, цепляющаяся за их скалу?
— Я так понимаю, что вы летите вместе? — спрашивает Джеймс.
— Да, одним самолетом, — отвечаю я. — Нашей агентше удалось заказать шестой билет, кто-то отказался от своего.
— Она с вами летает на все ваши концерты?
— Нет. Она — нет.
— И вы играете в замечательном зале, — говорит Джеймс. — Джулия говорит, там лучшая акустика в мире. Мы там были несколько раз. Мне показалось, неплохо.
Я ничего не говорю.
— Мы будем играть в малом зале, милый, в зале Брамса, — говорит Джулия мужу. — Я не думаю, что мы там были на концерте.
— Тогда для кого шестой билет? — спрашивает Джеймс.
— Виолончель Билли, — говорю я. Как восхитительно мне удается держать голос ровно.
— Вы имеете в виду, что она сидит вместе с пассажирами?
— Да.
— И ее кормят икрой?
Джулия смеется. Люк неуверенно присоединяется.
— Не в экономклассе, — говорю я.
Нет, Джулия, я не устраиваю сцены. Но зачем я здесь? Неужели затем, чтобы мне окончательно разбили сердце за то, что я сделал? Я почти ненавижу тебя за это.
— Она пристегивается на взлете? — спрашивает Люк.
— Да, я думаю, да... Вы знаете, я прошу прощения, но мне надо идти.
— Но ты еще не видел весь наш дом, — говорит Джулия. — Не видел моей музыкальной комнаты.
— И я не позагадывал тебе загадки.
— Прости, Люк, очень сожалею. В другой раз. Замечательный ланч, большое спасибо за гостеприимство.
— Допейте хотя бы ваш кофе, — говорит, улыбаясь, Джеймс.
Я допиваю, ничего не чувствуя: это может быть хоть хлоркой...
— Было очень приятно познакомиться, — говорит он наконец. И, отвернувшись от нее, добавляет: — Не со всеми друзьями Джулии так бывает. Наверное, с моей стороны грубо так говорить. Ну, надеюсь, до скорой встречи.
— Да... да...
Когда мы подходим к двери, раздается звонок в дверь, длинный настойчивый звук — созвучие из двух нот, высокой и низкой. Джулия, похоже, его не замечает.
— Мы кого-то ждем? — спрашивает Джеймс.
Разодетая женщина и маленький мальчик стоят у входа.
— ...проезжали мимо, и он настоял, и, конечно, раз мы все равно были так близко, казалось бессмысленно звонить по мобильному, и говорят, это опасно за рулем... о, здравствуйте, — говорит она, замечая меня.
— Здравствуйте, — говорю я. Я ее откуда-то знаю, но боль, пульсирующая в глазницах, не дает сосредоточиться.
Тихая улица огибает оживленную дорогу. Кому дано пройти одновременно по обеим? Все развивается, цветет слишком поздно или слишком рано, и вот банк уже скупает все вокруг. Люк насчитает двадцать лет, сорок, шестьдесят в изюминках из рисового пудинга. Кому достаются эти привилегии, эти скрытые истории хамелеона, называемого любовью? Что общего имеет этот человек с Веной? Там, по крайней мере, у нас было наше прошлое. Посторонний не может туда проникнуть. Он просто проезжал мимо, и все, но город принадлежит нам.
ЧАСТЬ
ПЯТАЯ
5.1
Билли и его виолончель расположились рядом в самолете, вылетевшем ранним вечером. Пирс и Эллен сидят неподалеку. На четыре ряда ближе к хвосту — мы с Джулией: она у окна, я — рядом с проходом. Она сначала читала. Сейчас дремлет.
Стюардесса «Австрийских авиалиний» подходит с подносом сэндвичей, обернутых в цветные салфетки.
— Соленые с сыром, остальные с лососем, — предлагает она.
— Прошу прощения? — говорю я, пытаясь расслышать слова сквозь гул самолета. Я не вижу ничего похожего на соленое.
— Соленые с сыром, остальные с лососем, — повторяет она тоном «Боже-спаси-меня-от-этого-кретина» .
— Я же не совсем идиот, — говорю ей. — Я понимаю по-английски. Какие из них соленые?
— Вот эти, — указывает она обескураженно.
— Что в них соленого? Начинка?
Она глядит недоверчиво на меня:
— Бумага, конечно... о, простите, сэр, я не поняла, что вы дальтоник.
— Я не дальтоник. Это, наверное, у вас проблемы с цветом. Эти — зеленые.
Она широко открывает глаза в изумлении и, после того как я взял сэндвичи, продолжает стоять с подносом. Потом, не обслужив остальных, неожиданно убегает, чтобы прийти в себя.
— Она все это время говорила
