пытаюсь сползти на своем месте, но спрятаться негде. Я не указал свой титул в заявке по уважительной причине. И причина именно в этом.
— Спасибо, лорд Ловетт, что поделились с нами. — В голосе темноволосого незнакомца звучит искренняя благодарность. — Как некоторые из вас, возможно, знают, меня зовут Тео Мерчант. Э-э-э, Теодор Уильям Мерчант, если кто-то из вас на меня сердится, — неловко произносит он. По толпе проносится смех. — Я здесь, потому что… ну, я сам не знаю, почему я здесь, но люди гораздо умнее меня уверяют, что это потому, что когда-то давно я написал очень запоминающуюся музыку. Э-э-э…
Он почесывает лоб и смотрит вниз, на свои ноги. На кончиках пальцев его левой руки намотано что-то голубое. Что это? Лента?
— Я хочу поблагодарить вас всех за то, что вы удостоили меня этой замечательной чести. Здесь и сейчас я могу назвать по крайней мере восемнадцать человек, которые обладают гораздо большей квалификацией, чтобы преподавать в консерватории в следующем году, но я очень горжусь тем, что меня выбрали вместо этих старых чопорных ублюдков. Не обижайтесь.
Опять смех.
— Это очень нетрадиционно — пригласить парня моего возраста преподавать в столь уважаемой консерватории, и я могу только поблагодарить всех вас, представителей института, за оказанное мне доверие. И поскольку я являюсь таким нетрадиционным кандидатом на должность магистра консерватории в следующем году, то мне показалось вполне уместным выбрать и нетрадиционную процедуру прослушивания для поступления в следующем году. При обычных обстоятельствах бремя выбора идеального студента, который будет учиться под моим началом, легло бы на мои собственные плечи, но я, как трус, решил пригласить вас всех сюда, чтобы вы сделали это за меня.
Он снова почесывает лоб.
— Сегодня вечером вы получите письмо с просьбой проголосовать за кандидата на это место. Я знаю, что электронные письма теряются или забываются, но, пожалуйста, умоляю вас, ответьте и дайте мне знать, кого бы вы хотели видеть учеником в консерватории института, как можно скорее. И, пожалуйста… — Тео поднимает глаза, на его лице появляется почти обиженное выражение. — Проголосуйте за музыкальное произведение, которое больше всего тронуло вас сегодня. Не голосуйте за имя или уже существующую репутацию. Эта консерватория призвана развивать и расширять музыку, а не просто поддерживать наиболее узнаваемое имя. Я… — Он сканирует взглядом толпу и в конце концов, говорит: — Благодаря вашей мудрости, я знаю, что вы все выберете достойнейшего кандидата. Еще раз спасибо, что пришли. Как только мы подсчитаем голоса, вам сообщат, кто победил.
Мерчант торопливо сходит со сцены и убегает по ступенькам в темноту. Вежливые аплодисменты следуют за ним.
— Что это было? — шепчет Кэрри рядом со мной. — Он сказал людям не голосовать за тебя из-за твоего титула?
— Нет. — отвечаю я с абсолютной уверенностью, потому что, пока Тео Мерчант говорил, я нашел у своих ног программу прослушивания. Я повернул его под углом в темноте, чтобы прочитать, что там написано. И как только увидел имя в верхней части программы, я понял, что мне конец.
Петр Ричек.
Петр, мать его, Ричек.
Самый известный, самый обсуждаемый пианист в мире. Лауреат всех премий. Бесспорный золотой мальчик международной музыкальной сцены. Да, тот самый Петр Ричек.
У меня нет ни единого шанса.
Но Кэрри все еще не замечает этого факта.
— Хорошо. Итак, у меня вопрос. Что он там сказал по-французски?
— Chef-d'oeuvre, — бормочу я себе под нос. — Это значит шедевр.
Мы выходим из зала, оглушенные разговорами, смешиваясь с толпой людей, выходящих из института. Меня хлопают по спине не менее двадцати человек, улыбаются, поздравляют с выступлением, благодарят за то, что я поделился своей музыкой. К тому времени, как мы оказываемся на улице, я уже мысленно переключил передачу и смирился с тем, что в ближайшее время не получу поздравительного письма от Тео Мерчанта.
— Пойдем, Мендоса. Пора найти паб. Я слышу, как пиво зовет меня. — Никакого пива я покупать не буду. Я буду пить текилу. Не могу дождаться, когда выберусь из этого гребаного смокинга…
— Подожди секунду, — говорит Кэрри.
Я поворачиваюсь и вижу, что она стоит неподвижно с телефоном в руке. Она смотрит на экран немигающими глазами, слегка приоткрыв рот.
— Что? Что там?
Она протягивает мне телефон и качает головой.
— Элоди прислала сообщение. Вот. Посмотри.
Сообщение на экране гласит:
Элоди: Кэрри, возьми трубку.
Элоди: Эй?
Элоди: Ты что-нибудь слышала от Прес?
Элоди: Перезвони мне, когда сможешь. Это срочно.
Элоди: Пресли беременна. Между ней и Паксом все очень запутано. Ее отец сказал ей вернуться в Нью-Гэмпшир, так что мы все сейчас едем за ней туда. Я знаю, что после прослушивания Дэша ты должна была сразу же вернуться в Лондон, но, может быть, тебе захочется заехать в Маунтин-Лейкс по пути домой? Пресли нужны все друзья, которых она может получить. И Паксу тоже.
— Подожди. — Я передаю Кэрри ее телефон и проверяю свой. Конечно же, там куча сообщений от Рэна и пропущенный звонок от Пакса. Разочарование по поводу консерватории тут же отходит на второй план, сменяясь шоком. — Что за хрень? Пресли беременна?
Кэрри выглядит такой же ошарашенной, как и я. Она качает головой в недоумении, прижимая к уху мобильный телефон, чтобы ответить на пропущенные звонки Элоди.
— Привет, извини. Телефон был на беззвучном режиме. Я… Боже мой. Что, черт возьми, там происходит? Притормози. Скажи Паксу, чтобы перестал орать. Я не могу…. Да. Да… у нас… получится. — Говоря это Кэрри вопросительно смотрит на меня, убеждаясь, что я согласен с тем, о чем просит Элоди.
Я, конечно же, киваю.
— Мы вылетим первым же рейсом, каким сможем. Хорошо. Я тоже тебя люблю. Пока.
ГЛАВА 18
ПРЕСЛИ
ТРИ ДНЯ СПУСТЯ
— Маленькая грязная сука. Открой свой поганый рот. Открой, блядь, сейчас же.
Боль пронзает мою челюсть; давление его пальцев, впивающихся в мою кожу, достаточно сильное, чтобы заставить меня закричать. Я хватаюсь за его руку, пытаясь оттолкнуть его, освободиться, вырваться из его хватки, чтобы вывернуться с кровати и убежать, но его вес давит на меня сверху. Я прижата. В ловушке. Беспомощна. Я ничего не могу сделать.
— Клянусь богом, если не откроешь свой гребаный рот, я сломаю тебе челюсть, Пресли. Ты сделаешь это прямо сейчас, если знаешь, что для тебя хорошо.
Он точно сделает это. Обычно тот не посмел бы причинить мне такую боль — он умнее этого — но не сейчас. Он выпил, настолько пьян, что едва может говорить без запинки, а это значит, что
