выяснении вопроса его жизни.
Если потребуется, то большого труда не составит ему пройти до асфальта, это за небольшим перевалом, метрах в ста отсюда — там стоят автомашины с девицами. Нет, сегодня он не будет дробить свои силы и мысли.
Ожидание затянулось. Солнце висело над головой и безжалостно палило, от скал, нависших над пляжем, веяло прокаленным воздухом.
Жак поставил рюмку и бутылку коньяка на плоский камень, медленно вошел в воду. От морской прохлады стало немного легче. Он нырнул и с открытыми глазами распластался на самом дне. Пока был запас воздуха, он просунул руку под огромный каменный выступ, а потом смотрел вверх, как над ним, шевелясь, смыкались красные нити водорослей.
И тут пришла мысль о возможной смерти. Если заставить себя остаться на дне всего несколько минут, то, вероятно, потеряешь сознание и уже бессознательно начнешь глотать воду вместо воздуха. Тогда — конец. Не будет Гровса, городка под куполом, безжизненных солдат — ничего не будет. Все равно впереди один конец, рано или поздно. Ну и зачем тянуть, во имя чего? Сколько можно с сердечным трепетом заглядывать в глаза тому же Гровсу? Все равно выше его не станешь, своего желания не исполниишь. И это — всегда. Не Гровс, так найдется другой такой же, не в научном Центре, так на континенте, — везде одно и то же. Разве он, Жак, настоящий человек, если все время обязан выполнять чужую волю? Робот! И будет до конца дней своих только роботом. Даже получив большие деньги за добросовестную службу на Талуме, он не сравняется с людьми, подобными Гровсу. Они ведь тоже что-то получат, но их прибавка будет, конечно же, больше, чем у него, Жака. Это значит, что он пожизненно обречен находиться в зависимости от них, а то и в полном подчинении. Нет в нем человека, нет и не будет. Ну и зачем жить?
Уже сдавило грудь, нестерпимо хотелось кашлять. Жак закусил губы и все чего-то ждал, словно вот-вот появится воздух, — тогда он будет еще долго лежать на дне морского залива и, может быть, решит вот эту тягостную задачу с собственной жизнью. Если еще две-три минуты не получит воздуха, то навечно останется на этих обглоданных морем камнях с глубоко засунутой в расщелину рукой. И не скоро отыщут его, затянутого водорослями, если, конечно, будут искать. Нет, не будут. В мире никто никому не нужен, каждый занят только собой. Человек ищет другого человека только для того, чтобы получить что-то необходимое: материальные ценности, знания, информацию, удовольствия... А что он, мертвый, может кому-то дать? Ничего. Разве что наследство — его заработанные деньги, находящиеся в банке. Но без его воли посторонним лицам об этом нечего и думать, а близких родственников нет... Некому и незачем искать. Будет он лежать долго, белый, размочаленный водой, как тряпка, и его начнут есть рыбы, маленькие и большие, тыкаясь тупыми рылами с кругло выпученными глазами в его живот, щеки, грудь.
Жак содрогнулся, увидел прямо перед собой повисшего морского окуня, словно нацелившегося колючими плавниками в его сердце. Уже ни о чем не думая, он дернул руку, почувствовал боль от острого каменного скола. Тотчас вода оторвала его тело от морского дна и вынесла на поверхность.
Боже! Какое сияние кругом! Солнце, свет, воздух, цветные камни... И — Лейда. Живи, для тебя это создано; все, что видишь, все может доставить тебе радость. А ты — о смерти... Отдышавшись, он заулыбался, встретив взгляд Лейды, чуть ли не бегом бросился к ней.
— Что с тобой? — прошептала она и повела головой в сторону всхрапывавшего Гровса: дескать, осторожнее.
Но Жак не хотел принимать во внимание никаких предостережений.
— Ты была моей и будешь моей! Поняла? — обнимал он мокрыми холодными руками разогретые солнцем девичьи плечи. — Все кругом... Это все мое! Наше с тобой!..
Он начал целовать Лейду, и она не сопротивлялась. С Жаком было, конечно, лучше, чем с этим стариком. Если Жак не боится своего начальника, то чего ей-то бояться? Пусть Гровс сам объясняется со своим соперником, но он же спит, спит, ну и пусть себе спит.
Обнявшись, они лежали на ковре рядом с Гровсом. Ей была приятна прохлада, принесенная Жаком со дна залива, а он охотно отогревался рядом с ней, накопившей много солнца.
— Я возьму тебя замуж... Я думаю об этом. Наверное... возьму...
— Послушай... Ну послушай же... На нас смотрит мужчина...
— Уоткинс, чта ли? Пусть смотрит! Мы не нужны ему, а он нам.
— Но он же смотрит!..
— Выйдешь за меня, и сразу уедем отсюда...
— Не болтай... Скажи ему, чтобы ушел...
— Уедем сразу же! У нас будет много денег, будем жить, как захотим...
— Какой ты безрассудный!..
Лейда, улыбаясь, закрыла глаза. Будь что будет. Не так часто ей удается бывать на берегу моря. Зачем же омрачать эти счастливые минуты осторожностью из-за какого-то немого наблюдателя?..
Уоткинс в самом начале прогулки отказался от девиц. Он вообще до них небольшой охотник, а сейчас — тем более. В руках у него были пышное ворсистое полотенце, любимый халат Гровса — алые тюльпаны на лазурном небе, мягкие тапочки с острыми, загнутыми кверху носами. Эти вещи Уоткинс выхватил у шофера сразу, как только подъехали к морю. В бухте Уоткинс первым вылез из воды, чтобы ни Жак, ни Лейда не перехватили нужные Гровсу вещи и не опередили бы в услужливости. О-о, как особенно теперь важно Уоткинсу быть причастным к работе Петракова над солдатом! Успех или неудача — все едино. Ведь ничего не стоит Гровсу в официальном отчете, когда появятся самые первые результаты, назвать и его. Если будет отмечен Уоткинс рядом с Петраковым, то это — победа. Он будет необходим здесь, под куполом, как ученый. В случае термоядерной войны ему дадут место в городке — ведь без него не обойтись. И он будет жить так же, как сильные мира сего. Более того, он будет значительнее этих всесильных — ведь без них можно обойтись, а без него, без крупного в своей области специалиста, никак нельзя. И он останется живым при самой страшной катастрофе, а она ведь разразится на Земле, он все это уже понимает...
Гровс очнулся неожиданно. С моря набежала волна, зеленые камни распороли ее, и брызги холодным дождем окропили Гровса. Он приподнялся на локтях, готовый обругать, послать к чертовой матери
