бы я случайно не упала, облокотившись о шаткие перила. Вечер, тихий оранжеватый свет над скрипучей лестницей, а под ней желтоватый и тусклый, мы спускаемся, чтобы покормить Жучку, и я чувствую себя такой счастливой: маленькая черная собачка мила мне, мама у меня добрая, и она со мной, летний вечер уютен, и его чудные запахи – легкого дымка, листвы, придорожной полыни, цветов, недальнего хвойного леса – проникают в дом… В то первое лето мы жили в доме с мезонином без бабушки: она работала, а мама готовилась к восстановлению в консерватории – и отдыхала. Отец тоже работал, но приезжал часто; когда его машина подруливала к дому, хозяйка на несколько минут отпадала от телевизора: отец привозил деньги и продукты из города, ею заказанные.
Наше второе лето здесь было уже не таким: хозяева воспринимали нашу семью, оставшуюся без отца, совсем равнодушно, может быть, даже с легким оттенком пренебрежения, и я, худенькая очкастая девочка, чувствовала их ухудшившееся отношение к нашей семье обостренно – не оно ли, запав мне в душу как горькое детское впечатление, и останавливало меня, не давая первой подать на развод с Димоном?
Бабушка, мужественно взвалившая на себя роль отца, справиться с этой ролью была не в силах: начитанная, артистически одаренная, она обладала полным техническим кретинизмом в быту – не понимала, как прилепляются шторы к карнизам, впадала в панику от капающего крана, а чтобы ввернуть в патрон лампочку, вызывала электрика, щедро ему, по-барски, платила и звала Жулебиным, хотя фамилия его была то ли Петров, то ли Сидоров.
Понимая свои слабости, бабушка прятала их за авторитарным стилем руководства семьей и постоянно напоминала, что мы с мамой такие неприспособленные к жизни, что без бабушки, случись что с ней, обязательно погибнем. Так потом и Димон твердил нам с Аришкой. На самом деле и она, и он просто обязательно должны были чувствовать себя нужными, и я глубоко убеждена: если теща или свекровь разваливает семью своей дочери или сына, чаще всего они делают это исключительно ради себя. Некоторых страшит одиночество, другим нужна власть над своим взрослым ребенком, третьи – как бабушка и Димон – продлевают себе жизнь убеждением: ныне они витально необходимы. И теперь на одной чаше весов Димона лежал смертельный диагноз, на второй – грудной ребенок, и Димон рассчитал, что чаша с младенцем, пусть и зачатым вовсе не от него, а от того парня, увиденного им на пляже Хургады рядом с показывающей упражнения гимнасткой, перетянет.
* * *
Первым догадался, что новая, еще не официальная жена Димона – девушка-гимнастка с пляжа Хургады, Юрий: он просто набрал имя-фамилию женщины, которая фигурировала в Димоновом заявлении о разводе, в поисковике Интернета. Димон просил развода, утверждая, что они с такой-то уже живут как муж и жена, потому-то у них родилась дочь. А дня через три после информации из суда мне позвонила какая-то незнакомая женщина, по голосу немолодая, и быстро сказала, что Дмитрий Андреевич просит не тянуть с согласием на развод, поскольку на него давят, и если я не дам ему сразу развод, то ускорю его конец. Я не хотела ускорять его конец. И развод дала сразу… Дочь Димона от первого брака, ставшая владелицей предприятия, уже выбросила нас с Аришкой, и, когда я позвонила в бухгалтерию, главный бухгалтер сообщила: ей приказано больше денег на мою банковскую карту не посылать.
– Мы Дмитрия Андреевича не видели с ноября, – добавила она. – Знаем, что он болен, руководит его дочь, но она в Москве, видим ее по скайпу, а тут приходила какая-то женщина с его запиской и вынула все деньги из оборота… Сказала, что она его жена, но вы же его жена!
– Он подал на развод, и я дала согласие.
– Предприятие делить будете? Ведь оно основано в браке?
– Не знаю, – сказала я.
А Юрий нашел в Интернете фирму – некий танцевальный клуб, в котором числилась и Алла Кирилловна Беднак (так звали Димонову невесту), двадцати семи лет, преподававшая там аэробику. На сайте клуба было размещено еще прошлогоднее объявление: клуб искал квартиру в Москве или Подмосковье, чтобы расширить горизонты своего нового проекта, которым должны были заниматься преподавательница аэробики Алла Беднак и некий Влад Киселев, танцор. Наличествовали и фотографии.
– Теперь мне понятно, почему она сообщила ему о своей беременности, узнав, что Димон для Аришки купил квартиру, – сказала я грустно. – Димон стал жертвой проекта. Может быть, и Анатолий ни при чем?
– Думаю, что очень даже при чем, – покачал головой Юрий. – Он ее навел на Димона. Но пока не было еще одной квартиры, они раздумывали, брать Димона за жабры или не брать, но эта новая московская квартира решила все – Димон тут же стал отцом!
– А Влад Киселев? – спросила Юлька, отвлекшись на минуту от приготовления пирогов. (Кулинарные способности у нее имелись всегда, а теперь расцвели всеми красками – ее любимой телепередачей стала «Едим дома».)
– Влад Киселев отцом еще не рожденного ребенка в тот же миг быть перестал. – Юрий усмехнулся в усы. – Он бросил Аллу Беднак на прорыв.
– А дальше что? – спросила я, ощущая тревогу и усиленно пытаясь ее от себя прогонять.
Но тревога подступила ко мне и, перейдя границу, которую я не успела защитить, начала медленно вползать в мое тело, неприятно сигналя о ждущих меня бедах убыстрившимся сердцебиением. Моя бабушка сейчас так легко бы привела пульс в норму, подумалось мне, а я…
– Дальше? – Юрий нахмурился. – Как только твой Димон заключит с ней брак, он будет им уже не нужен. Как вдова, она получит свою половину вашей семейной собственности. Дальше им нужно сделать так, чтобы ты не получила свою, а получила ее опять же она, Алла Беднак, а вот каким образом, трудно сказать. Но в том, что этот Анатолий имеет к ней прямое отношение, ты вот-вот убедишься: чем-то он себя выдаст.
* * *
Свадьба Димона с Аллой Беднак вполне была в духе Димона, любителя пошлых сентиментальных телесериалов: бедная девушка-гимнастка с грудным ребенком на руках выходила замуж за богатого, убеленного сединами умирающего, все вокруг – нянечки, медсестры и больные – рыдают; дело происходило в хосписе, клинике для обреченных, куда Димон попал после ВИП-лечения.
Димон и сам всегда плакал, когда герой и героиня соединялись в целующихся голубков. Я иногда подтрунивала над ним, что это уже возрастное слабодушие. Ему было за что меня возненавидеть.
На свадьбе присутствовала Клавдия. Помните домработницу, уехавшую в Молдавию? Она оказалась в городе Н., потому что там умерла ее тетка, уехавшая из Молдавии года три назад. Клавдия мне и позвонила и рассказала, как прошла свадьба прикованного к постели Димона с Аллой Беднак.
– Ваш обречен, – сказала Клавдия. – Пятого марта я к нему зашла, у него, врач сказала, второй месяц память отказывает, сознание путается, все от химии и облучения. А сейчас он уже не говорит, только губами еле шевелит. До апреля не доживет.
Сообщил мне о смерти Димона Анатолий. Он позвонил семнадцатого марта.
– Андреича похоронили вчера, – сказал он, – кремировали.
– Почему не сообщили ни мне, ни его дочери?! – вскрикнула я.
– Он не хотел. Не велел. А вы, Андреич говорил, – Анатолий сделал паузу, голос у него был простонародный, с каким-то северным выговором, – иск в суд будете подавать, чтобы супружескую долю свою получить, так вот, вы ничего не получите, Андреич сам иск в суд седьмого
