только один вопрос – где она?
– Ох, Мить, ну, не мучай ты меня. Давай не будем на пороге, заходи.
В сущности, она была доброй женщиной. Мягкой.
Долго наливала чай, видя Митино нетерпение, вероятно, продумывала, что сказать:
– И зачем она тебе теперь понадобилась, скажи?
– Это не твое дело. Просто назови адрес.
– Дома она, где ей быть…
– Не ври мне! Ты отвратительная актриса, врать ты не умеешь. Говори немедленно.
Анна смотрела с ужасом на его сжатые кулаки, побелевшие костяшки пальцев, безумные глаза.
– Я тебе не скажу. Вот тебе нож, – она бросила перед ним на стол тупой десертный ножик, – убивай меня. Но побыстрее, потому что мне это надоело.
– Комедиантка!
– Ну, дай мне тогда роль в комедии.
– Аня… Я действительно тебя сейчас убью.
– Убивай. Но свою дочь я тебе не выдам.
– Ах, дооочь? Ты вспомнила, что у тебя есть дочь?
– Митя, давай прекратим этот бесполезный диалог. Если ты ничего мне не объяснишь, то давай убивай меня или убирайся отсюда к черту. На, – она поставила перед ним рюмку чего-то мутного с резким спиртным запахом, – выпей.
Он выпил и сразу успокоился. Успокоился настолько, что за несколько минут вкратце рассказал Анне обо всех своих внутренних метаморфозах, поисках и чувствах.
Она молчала, пораженная.
– Я же знаю, что ты в курсе. Твоя дочь пишет книгу о твоих родителях, и ты ничего об этом не знаешь? Я в это не поверю. Скажи мне, где она.
– Ее не надо сейчас трогать, Мить. Она с таким трудом тебя забыла. Зачем ты снова ворошишь это? Когда она за тобой бегала, ты от нее прятался.
– Да помню я, ты сама меня и прятала у себя на даче. Я боялся ее как огня.
– А теперь она от тебя прячется, разве ты не видишь?
– Не может этого быть. Я должен поговорить с ней.
– Я не знаю, Мить, где она. Честно – не знаю. Ты ведь в курсе, что мы с ней не особенно близки, она не делится со мной своими секретами и имеет на это право. Если она захочет тебя найти, то найдет.
– Да. Если только я сам не спрячусь у тебя на даче. – В Мите проснулись зачатки юмора.
– Не спрячешься. Пойдем, я провожу тебя, я жду мужа, и не хотелось бы объяснять ему, что ты здесь делаешь.
– Ань… Пообещай мне, что ты скажешь, если узнаешь, где она? – Он уже стоял у лифта, снова жалкий, страдающий. Прежняя агрессия покинула его.
– Нет, Митя, я не обещаю тебе. Ты слишком много крови из нее выпил. И из меня, – неожиданно зло добавила она, захлопывая за ним дверь.
Никогда она себя так не вела, Анна. Всегда была мягкая, спокойная… Видимо, накопилось. Как она дверью-то хлопнула, разве что ему не по лицу.
Тут ему пришло в голову, что и Катя, вероятно, хотя бы раз вот так стояла здесь перед захлопнутой этой дверью, возле которой до сих пор висела медная табличка с фамилией, которую эта девушка всю жизнь должна была носить.
Но она давно уже носила фамилию не менее знаменитую и этим обязана была Альберту. Впрочем, ее слава обещала со временем затмить даже бывшего мужа. В те первые недели журналисты буквально не давали ей передохнуть, многие вспомнили и о ее браке с известным писателем.
Первые два-три интервью показались ей занятными – она отвыкла от внимания к собственной персоне и доверчиво принимала их вопросы за искренний интерес. Но быстро поняла, что вся эта братия старается сделать то же, что сделала она с биографией своей бабки – переписать реальные события так, как будет удобно им самим, а точнее – издателю, еще точнее – публике.
Поэтому и вопросы скатывались всегда в одну сторону – кто с кем, когда и почему. И как дальше. И не будете ли снова. Нет, точно? А может будете?
Осознав это, Катя быстро перестала отвечать на запросы прессы, бросала трубку, мужественно игнорировала любые попытки завязать беседу.
Ее стали узнавать в супермаркете возле дома, но она лишь дружелюбно улыбалась в ответ на расспросы и переводила разговор на погоду.
«Кажется, Альберт ревностно относится к моему писательскому успеху. Глупо объяснять, что здесь нет моей заслуги – известные фамилии главных героев сами сделали меня звездой.
Тщеславный человек не хочет заслуг, он хочет славы, денег, всеобщего восхищения. Тщеславие – такое же главное качество Альберта, как у Мити – трусость. Не та трусость, которая заставляет сбежать от хулигана, а та трусость, которая не позволяет человеку жить по совести, не врать самому себе и окружающим. А вот тщеславие у Альберта – самое примитивное, ничем не замаскированное. Оно как раз когда-то и дало возможность нам с ним познакомиться.
Других недостатков у него нет, вынь из него это тщеславие – и человека не станет, так как не бывает ангелов во плоти, он рассыплется на тысячу маленьких звездочек. Поэтому тщеславие я ему всегда прощала, как прощают и все остальные его восторженные обожатели. Тем более теперь, когда я понимаю, что далеко не все недостатки, даже самые мелкие, могу принять.
Вот Митину огромную и противную трусость я приняла сразу и навсегда, потому что понимала ее природу, могла примерить этот недостаток на себя.
Я знаю, каково это – жить, зажмурившись, прячась годами от горькой правды. А тщеславие Альберта – такой с виду незначительный недостаток всегда меня раздражал, как невыносим бывает малюсенький камешек в ботинке – боль терпимая, а идти дальше невозможно, надо вытряхнуть. Я вытряхнула и пошла дальше».
То, что Катя сделала, переписав биографию на свой лад, понимала только она сама. Анна даже не открывала эту книгу – было страшно и заранее стыдно за то, что она могла там прочитать.
Муж принял неожиданную падчерицу и ее творческие успехи ровно и доброжелательно, но без внутреннего интереса, дети вообще не проявляли любопытства. Есть сестра – хорошо, нет – ну и нет. А где раньше была? Взрослые ответили: «Жила в Израиле. Это такая далекая восточная страна».
Всем этого объяснения оказалось достаточно. Сама Анна старалась держаться
