Димитрий Иванович начал совещаться с князьями и воеводами. «Где давать битву? — спрашивал он. — Дожидать ли татар на сей стороне Дона или перевозиться на ту сторону?»
Мнения разделились. Некоторые голоса склонялись к тому, чтобы не переходить реку и не оставлять у себя в тылу Литву и рязанцев: в случае неудачи легче будет отступить и уйти в свою землю. Но другие были противного мнения, в том числе и братья Ольгер-довичи, которые с особою убедительностью настаивали на немедленной переправе за Дон. «Если останемся здесь, — рассуждали они, — то дадим место малодушию. А если перевеземся на ту сторону Дона, то крепкий дух будет в воинстве твоем. Зная, что отступить и бежать некуда, что остается только победить или лечь костьми, воины будут сражаться мужественно. А что языки (вести) страшат нас несметною татарскою силою, то не в силе Бог, но в правде». Приводили также Димитрию известные по летописям примеры его славных предков: так, Ярослав, переправляясь за Днепр, победил окаянного Святополка; Александр Невский, перейдя реку, поразил шведов.
Напомнили и необходимость предупредить соединение Ягайла с Мамаем.
Великий князь решительно принял мнение Ольгердовичей и поощрял более осторожных воевод такими словами: «Любезные друзья и братья. Ведайте, что я пришел сюда не за тем, чтобы на Олега смотреть или реку Дон стеречь, но дабы Русскую землю от пленения и разорения избавить или голову свою за всех положить; честная смерть лучше плохого живота. Лучше было бы мне нейти против безбожных татар, нежели, пришед и ничтоже сотворив, воротиться вспять. Ныне же пойдем за Дон и там или победим и все от гибели сохраним, или сложим свои головы за святые церкви, за православную веру и за братию нашу христиан».
На решимость Димитрия немало подействовала и полученная перед тем грамота от игумена Сергия. Посылаемые от великого князя на Москву гонцы извещали его супругу, духовенство и оставшихся бояр о походе русской рати. Преподобный игумен справлялся о ней с горячим участием и прислал великому князю грамоту, в которой вновь благословлял его на подвиг, побуждал биться с татарами и обещал победу. «Чтобы еси, господине, таки пошел, — писал он. — А поможет ти Бог и пречистая Богородица». С грамотою Сергий прислал Димитрию и освященный хлебец и просфору.
7 сентября, в пятницу, накануне праздника Рождества Богородицы, русское войско придвинулось к самому Дону. Великий князь велел нарубить дерев и хворосту в соседних дубравах и наводить мосты для пехоты, а для конницы искать бродов, что не представляло больших трудностей, так как Дон в тех местах еще близок к своим верховьям и не отличается ни шириною, ни глубиною своего течения.
Распоряжения эти оказались вполне благоразумны, и более нельзя было терять ни одной минуты. К великому князю прискакал со своей сторожей Семен Мелик и доложил, что он уже бился с передовыми татарскими наездниками и что они гнались за ним до Большой русской рати, что сам Мамай уже на Гусином броду, он теперь знает о приходе Димитрия и спешит к Дону, чтобы загородить русским переправу до прибытия Ягайла. О последнем также получилось известие, что он уже двинулся от Одоева навстречу Мамаю.
«Сии на колесницах и на конех, мы же имя Господа Бога нашего призовем», — повторял Димитрий из псалма Давидова, ободряя окружавших его воинов.
К ночи русская рать успела переправиться за Дон и расположилась на лесистых холмах при впадении в него реки Непрядвы. За этими холмами лежало широкое десятиверстное поле, называвшееся Куликовым, посреди его протекала речка Смолка, к верховьям которой с обеих сторон шли отлогие спуски. За этой-то речкой на противоположных возвышениях разбила свой стан орда Мамая, который пришел сюда в то же время, но уже к ночи и, таким образом, не успел помешать русской переправе. На самом возвышенном месте поля, на так называемом Красном холме, поставлен был шатер самого хана, а около него располагались ставки его ближних воевод или темников. Окрестности Куликова поля представляли пересеченную, овражистую местность, были покрыты кустарником и рощами, а отчасти дебрями, т. е. лесными зарослями на влажных местах.
В числе главных воевод у Димитрия Ивановича находился некто Димитрий Боброк, волынский боярин. В те времена Москва привлекала к себе большое количество выходцев из других русских земель. Многие бояре и дружинники, тяготясь жить в областях, слишком угнетаемых татарами, или не желая оставаться в краях, покоренных Литвою, уходили с родины в Москву, уже славную между русскими землями, поступали на службу к великому князю московскому и получали от него поместья и жалованье. Особенно приходили многие бояре и дворяне из Северной и Черниговской земель, а также из земли Волынской. Это были люди большею частью предприимчивые, опытные и усердные. К таким-то выходцам принадлежал и Димитрий Боброк. (Святой Петр-митрополит был также родом из Волыни, а святой Алексий-митрополит происходил из черниговских бояр.) Боброк уже успел отличиться несколькими победами, предводительствуя полками великого князя московского в его войнах с соседями, и вообще слыл человеком очень искусным в ратном деле, даже знахарем. Он умел гадать по разным знамениям и вызвался показать великому князю приметы, по которым можно узнать судьбу предстоявшего сражения.
Ночь была теплая и тихая. Великий князь и Димитрий Боброк сели на коней, выехали на Куликово поле, стали между обеих ратей и, обратясь лицом к татарам, начали прислушиваться. До них доносились великий клич и стук, как будто происходило шумное торжище или город строили и в трубы звучали. Позади татарского стана слышалось завывание волков, на левой стороне, носясь в воздухе, клектали орлы и граяли вороны, а на правой стороне, над рекою Непрядвою, вились стаи гусей, лебедей и уток и трепетно плескались крыльями, как бы перед страшною бурею.
«Что слышал еси, господине княже?» — спросил волынец.
«Слышал, брате, страх и грозу велию», — отвечал Димитрий.
«Обратись, княже, на полки русские».
Димитрий повернул коня. На русской стороне была тишина великая.
«Что, господине, слышишь?» — переспросил Боб-рок.
«Ничего не слышу, — заметил великий князь, — только видел я будто зарево, исходящее от многих огней».
«Господине княже, благодари Бога, пречистую Богородицу, великого чудотворца Петра и всех святых, — молвил Боброк, — огни суть доброе знамение. Призывай Господа Бога на помощь и не оскудевай верою».
«Есть у меня еще примета», — сказал он, сошел с коня и припал к земле правым ухом. Долго прислушивался он, потом встал и понурил голову. «Что же, брате, поведай мне, какова примета?» — спросил Димитрий.
Воевода не отвечал ни слова и был печален, даже заплакал. Слезы эти смутили великого князя, и он усильно просил рассказать примету. Боброк наконец заговорил: «Господине княже, скажу тебе единому, ты же никому не поведай. То две приметы: одна тебе на велию радость, а другая на велию скорбь. Слышал я землю, горько и страшно плачущую надвое: на одной стороне — будто женщина кричит татарским голосом о чадах своих и бьется, проливая токи слез, а на другой стороне — будто девица плачет и вопит свирельным голосом в великой скорби и печали. Много я тех примет испытал и во многих битвах бывал. Уповай на милость Божию: ты одолеешь поганых татар, но воинства твоего христианского падет многое множество».
