— Так вот, — начал господин Риго, встав ивыпрямившись во весь рост. — Я — джентльмен-космополит. У меня нет родины. Отецмой был швейцарец из кантона Во.[5] Мать — француженка по крови, англичанка по рождению.Родился я в Бельгии. Я гражданин мира.[6]
Он стоял в картинной позе, упираясь однойрукой в бедро под свободно падавшими складками плаща, и говорил, не глядя наслушателя, а словно бы обращаясь к противоположной стене; все это наводило намысль, что он скорей репетирует свои ответы суду, нежели заботится обосведомлении такой ничтожной особы, как Жан-Батист Кавалетто.
— Можете считать, что мне сейчас тридцать пятьлет от роду. Я повидал свет. Жил везде понемногу, и всегда жил джентльменом.Как джентльмена меня встречали повсюду, и как джентльмену оказывали мнеуважение. А если вы вздумаете изобличать меня в том, что я обманом и хитростьюдобывал себе средства к существованию, я спрошу вас: а как живут ваши адвокаты,ваши политики, ваши спекуляторы, ваши биржевые дельцы?
Он то и дело выбрасывал вперед свою небольшуюизящную руку, словно наглядное доказательство его благородного происхождения,уже не раз сослужившее ему службу.
— Два года назад я приехал в Марсель. Передтем я долго болел, и кошелек мой, не стану скрывать, был пуст. А разве у вашихадвокатов, ваших политиков, ваших спекуляторов, ваших биржевых дельцов болезньне скажется на состоянии кошелька — если только они не успели раньшеобзавестись капитальцем? Остановился я в гостинице «Золотого Креста»,содержатель которого, господин Лнри Баронно, был мужчина преклонных лет ивесьма слабого здоровья. На четвертый месяц моего пребывания там господинБаронно имел несчастье скончаться, что может случиться со всяким. Немало людейкаждый день переселяется в лучший мир без моей помощи.
Жан-Батист докурил свою папиросу до самыхкончиков пальцев, и господин Риго в порыве великодушия бросил ему еще одну.Прикурив от тлеющего окурка, итальянец продолжал пускать дым, исподлобья глядяна своего товарища, который почти не замечал его, поглощенный рассказом.
— У господина Баронно осталась вдова. Ей былодвадцать два года. Она считалась красавицей и в самом деле была красива (что неодно и то же). Я продолжал жить в «Золотом Кресте». Я женился на госпожеБаронно. Не мне говорить о том, равный ли это был брак, но взгляните на меня:хотя два с лишком месяца тюрьмы не могли пройти бесследно, не сдается ли вам,что я был ей более под стать, нежели ее покойный супруг?
У него были замашки красавца и светскогочеловека, хотя он не был ни тем, ни другим; он брал лишь бахвальством исамоуверенностью, но у половины рода людского в таких случаях, как и во многихдругих, апломб легко сходит за доказательство истины.
— Как бы там ни было, госпоже Баронно япришелся по сердцу. Надеюсь, это не может быть поставлено мне в вину?
Задав этот вопрос, он невзначай глянул наЖан-Батиста, и маленький итальянец энергично замотал головой, для большейубедительности без передышки твердя: «Altro, altro, altro, altro!».
— Вскоре у нас пошли нелады. Я горд. Не стануутверждать, что это похвально, но таково уж мое природное свойство. Кроме того,я властолюбив. Подчиняться я не умею; у меня потребность властвовать. На бедукапитал госпожи Риго находился в ее личном распоряжении. Этот старый дурак, еепокойный муж, закрепил его за нею. В довершение беды у нее оказалась большаяродня. Когда родственники жены начинают вмешиваться в семейную жизнь, этоставит под угрозу мир в семье, особенно, если муж — джентльмен, если он горд иесли у него потребность властвовать. Нашелся и еще источник раздоров. У госпожиРиго, к несчастью, были несколько вульгарные манеры. Я попытался улучшить их,давая ей наставления по части хорошего тона; она (опять-таки не без поддержкисо стороны родственников) обижалась на это. Мы стали ссориться, а родственникигоспожи Риго распускали всякие сплетни и клевету, преувеличивая наши нелады иделая их предметом соседских пересудов. Стали говорить, будто я жестокообращаюсь с госпожой Риго. А между тем самое большее, что могли видеть, это какя разок-другой ударю ее по лицу. К тому же рука у меня легкая, и если мнекогда-либо и случалось поучить госпожу Риго таким образом, то это скорей былашутка.
Если шутки господина Риго хоть отчастинапоминали то, что выражала усмешка, искривившая при этих словах его губы,родственники злосчастной госпожи Риго имели все основания предпочитать, чтобыон поучал ее не в шутку, а всерьез.
— Я самолюбив и отважен. Не хочу ставить этосебе в заслугу, но таковы мои природные свойства. Если бы родственники госпожиРиго пошли против меня в открытую, я бы знал, как мне с ними быть. Но они,понимая это, плели свои интриги тайно и лишь способствовали тому, чтостолкновения между мною и госпожой Риго все учащались и усиливались. Даже когдамне требовалась небольшая сумма денег на мои личные расходы, я не мог получитьее без столкновения — и это я, чье природное свойство — властвовать! Однаждывечером мы с госпожой Риго, как добрые друзья, или еще лучше сказать, каквлюбленная парочка, гуляли по обрыву над самым морем. Какой-то злой духподстрекнул госпожу Риго завести речь о своих родственниках. Я стал укорять ее,доказывая, что добрая и любящая жена не должна поддаваться коварным наущениямродственников, имеющим целью посеять в ней вражду к мужу. Госпожа Риговозражала; я тоже возражал. Госпожа Риго рассердилась; я тоже рассердился инаговорил лишнего. Я это признаю. Откровенность — мое природное свойство. И вотгоспожа Риго в припадке ярости (никогда не прощу себе, что довел ее до этого)набросилась на меня с дикими воплями — их-то, должно быть, и слышалипроходившие по дороге, — стала рвать мне волосы, царапать руки, изодрала моеплатье, истоптала всю землю кругом, а в конце концов прыгнула с обрыва инасмерть разбилась о прибрежные скалы. Вот те события, которые людская злобаизвратила, представив дело так, будто я старался принудить госпожу Ригоотказаться от своих имущественных прав в мою пользу и, не добившись успеха, —убил ее.
Он шагнул к окну, на котором еще лежалиразбросанные виноградные листья, взял два или три листка и, стоя спиной ксвету, стал вытирать ими руки.
— Ну? — спросил он после некоторого молчания.— Что ты на все это скажешь?
— Скверное дело, — ответил маленькийитальянец; он уже встал и, держась одной рукой за стену, чистил свой нож оподошву башмака.
— Это что значит?
Жан-Батист молча начищал нож.
