Учитывая мотивированную женской природой традицию выдавать девушек замуж с 13 лет, подсчитаем возраст княгини к моменту начала беременности: 60 лет. Возраст, даже сегодня почтенный и крайне опасный для родов. А в те времена это был возраст глубокой старости как для мужчин, так и для женщин.
Рассуждения о том, что Ольгу могли выдать замуж номинально, по каким-то политическим соображениям, совсем маленькой девочкой, ситуацию не спасают. Даже если бы ей исполнился 1 год и на свадьбе её несли в пелёнках, к 940 г. ей было бы уже 38: беременеть и затем рожать поздновато… Особенно от престарелого мужа.
Согласно „Повести временных лет“, в 882 г., когда Вещий Олег явился в Киев, он „показал Игоря: "А это сын Рюрика". Пусть даже Игорю исполнился тогда всего один год (не будем увеличивать его возраст), тогда в 940 г. он заставил Ольгу забеременеть, будучи сам 60-летним.
Понятно, что с нашими официальными датами что-то не так… Что принятый официальной наукой (по датам "Повести временных лет") год свадьбы Ольги — 903 — и год смерти её мужа, когда у неё остался на руках маленький сын, — 945 — не согласуются. Монаха-летописца начала XII в. женские проблемы княгини не трогали в принципе. Не волновали они и великих историков XIX в., Н.М. Карамзина, М.П. Погодина, С.М. Соловьева, В.О. Ключевского и др. Ибо в официальной исторической науке любое "не может быть!" отступает перед ясными датами источника.
И для нас нестыковка дат — вовсе не аргумент для пересмотра датировок летописи. Пустословные (учёные говорят в таких случаях — "спекулятивные") рассуждения, модные в публицистике, не принимаются во внимание академической наукой. Взыгравший в нас при взгляде на эти даты здравый смысл лишь подталкивает к более тщательному изучению текста источника.
Правило источниковедения № 2: научный вывод может вытекать только из исследования исторического источника. Всё, что вне его, может давать лишь повод изучить источник более тщательно.
"ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ" И НАЧАЛЬНЫЙ СВОД
Великие историки XIX в., начиная с Н.М. Карамзина и С.М. Соловьёва, писали о деятельности первых русских князей исключительно по "Повести временных лет"[6] (не считая нескольких плохо согласующихся с нею иностранных текстов). Составленная много позже событий, как минимум через 168 лет после начала "устроения" Руси Ольгой, она сообщала, разумеется, сведения легендарные (ведь записей с датами на Руси в X в. не велось). Почти все они имели признаки устной передачи. Но когда эти устные рассказы были записаны?
Одно дело — рассказы участников событий, их свидетелей или хотя бы современников. Другое — их поэтическое описание в сказках, былинах и бывальщинах. Устная традиция, как мы знаем, может быть очень точной и устойчивой. Например, исландские саги, прекрасно передававшие устные сведения о великом множестве реальных героев с детализацией их поступков и даже передачей прямой речи. Записывать их начали в XIII в., а в рассказах шла речь о событиях даже X в. — причём с множеством достоверных деталей. Такое возможно в очень замкнутом обществе, где круг действующих лиц ограничен, а рассказ ведётся в среде их родственников и прямых потомков. Бытовали ли столь точные рассказы на Руси? Этого, изучая "Повесть временных лет", нельзя было сказать.
Историки предполагали, что какие-то рассказы передавались в среде княжеских воинов-дружинников подобно сагам. Но какие именно рассказы и подобно каким сагам? В более многолюдном обществе Древней Скандинавии королевские саги были далеко не так точны, как исландские (при родстве их создателей по крови, языку и культуре). Они были переполнены фантастическими сюжетами и явно служили политическим целям менявшихся правителей.
"Повесть временных лет" не менее явно служила династии Рюриковичей, вплоть до того, что лишь в исключительных случаях упоминала их соперников во власти из других родов. Это рвение прославлять династию было даже чрезмерным в начале XII в., когда потомки легендарного Рюрика (кем бы он ни был) правили уже во всех крупных городах Руси. Правда, и здесь нужно уточнение: во всех городах, упоминаемых в летописи. Археологи с большим удивлением обнаруживают довольно многолюдные города-крепости вроде Сурского городища в Пензенской области с большим для Древней Руси населением в 10 тыс. человек, которые в летописи не упоминаются вообще! Не упоминаются летописцами и многочисленные русские князья не Рюрикова рода, о существовании которых мы знаем по приведённым в "Повести временных лет" договорам Руси с греками, восточным и западным источникам.
По тенденциозности и политической ангажированности "Повесть временных лет" не уступает королевским сагам. Она, пожалуй, превосходит их настолько же, насколько политическое и культурное развитие Древней Руси опережало Скандинавию. Там даже первые хроники возникли на 100 лет позже, чем на Руси, на рубеже XII–XIII вв. (в Дании), и даже на 250 лет позже "Повести временных лет" (в XIV в. в Швеции). Но понимать тенденциозность летописца — одно, а исследовать эту тенденцию — совсем другое. Для этого необходимо знать историю текста летописи, видеть вносимые в неё изменения.
Этой возможности великие историки, во многом сформировавшие наше представление о "начале Руси", не имели. Они знали, разумеется, об отличиях ранних новгородских летописей от "Повести временных лет", составлявшей начало большинства летописных сводов. Но отбрасывали их, полагая новгородские тексты сокращёнными и искажёнными, — ведь в них действительно меньше точных дат, а ряд событий и имён сравнительно с "Повестью" меняется местами. Эти изменения мы далее рассмотрим — ведь до нашего времени остаются историки, полагающие, будто новгородские летописи, а не составитель "Повести" искажали сведения о реальных событиях.
Однако в конце XIX в. выдающийся филолог академик А.А. Шахматов установил, что именно с помощью новгородских летописей можно гораздо глубже понять раннее развитие русского летописания. Полностью сопоставив и научно издав сравнение текстов Новгородской I летописи и всех известных на то время древнерусских летописных сводов, Шахматов доказал, что "Повести временных лет" предшествовали более древние летописные тексты. Он точно определил множество источников "Повести" и новгородской летописи, но самое важное — восстановил текст Начального свода конца XI в.[7], — главного источника, с которым работал в начале XII в. летописец Нестор (или иной монах-составитель "Повести временных лет")[8].
