На доске объявлений я обнаружила, что живу в спальне «Нарцисс» на первом этаже, вместе с двумя шестнадцатилетними девчонками, которых я немного знала по прошлым годам, Джессой и Джеммой (Джесса была первой флейтой), и еще одной девчонкой моего возраста по имени Адела. В голове почему-то раздался тревожный звоночек, когда я прочитала ее имя, но я так и не поняла, почему. На доске объявлений также значилось, что я в первом оркестре, играю вторую флейту и пикколо[3]. Не стоит удивляться, я играю довольно хорошо, могу смело это сказать. Четвертая флейта был Дональд Огилви. Слава богу, мы были разделены третьей флейтой, еще одной Ханной. (Нас, Ханн, тут много.) Я просмотрела список в поисках знакомых имен. Там оказалась пара мальчиков, играющих на рожках, на которых я с удовольствием посмотрела бы (издалека), и ударник, в которого все девчонки поголовно были влюблены. Абсолютно точно, он внесет оживление в здешнее общество. Было еще несколько девочек, с которыми я общалась вполне нормально, так что следующие десять дней обещали весьма приятное времяпрепровождение.
Я затащила сумки наверх. Все еще никаких признаков прибытия остальных ребят. До моего слуха долетела лишь радостная болтовня трех женщин, разбавляемая время от времени хриплым басом и смешками Козленка. Около каждой кровати стоял комод с выдвижными ящиками, а в маленькой комнате в конце коридора был платяной шкаф.
Я разложила одежду, поставила зубную щетку в стаканчик на комоде и подошла к окну. Окрестности школы были довольно красивые. На аллеях розы и жимолость, а вон огромный старый-престарый каштан с круговой скамейкой, опоясывающей ствол. За стадионом с выжженной травой я разглядела бассейн и кабинки для переодеваний. Школьные здания и домики для персонала утопали в деревьях и живых изгородях, окружавших территорию школы. Все так и плыло в зное. Я услышала, как по дорожке проехали две машины, но это было за углом, поэтому видеть их я не могла. Тут-то я поняла, что мне нравится мое одиночество, я не хочу, чтобы его кто-то нарушил. Я прилегла с книжкой: если кто-нибудь войдет, я занята делом.
Незнакомка вихрем влетела в комнату и кинула рюкзак на кровать рядом с моей.
— Здорово! — сказала она. — Ты Ханна?
— Ну да.
— Джемма и Джесса старше, да? — спросила она.
Я поняла, что эта девчонка с горящими глазами, черными жесткими кудрявыми волосами, в драных джинсах и обтягивающей футболке с надписью «I Like the Pope, the Pope smokes Dope»[4] — Адела Борели. Полуитальянка, блестящая скрипачка и совершенно безбашенная девица.
— Я выскочу на минутку, курну сигаретку, — сообщила она. — Никуда не уходи. Надеюсь, ты мне тут все покажешь. Никогда не жила в таких лагерях.
— Смотри, не попадись с сигаретой, — важно сказала я.
— Ха! Да что они мне сделают! — засмеялась Адела. — Учитывая то, как они умоляли меня приехать и вести оркестр, они вряд ли выгонят меня за такую ерунду, как сигареты!
Она сунула пачку в карман джинсов и вылетела из комнаты.
Джесса и Джемма появились одновременно. Джесса у нас утонченная, как английская роза; Джемма, я бы сказала, больше похожа на английского бульдога, но они обе очень симпатичные и, что характерно, обе с постоянными парнями.
— Привет, Ханна, — сказала Джесса, узнав меня. — Я видела, нас продвинули на первую и вторую флейты. Если честно, они должны были первой поставить тебя, но тогда я бы не справилась с пикколо.
На тот момент наши инструменты — это все, что было между нами общего.
— Привет, — сказала Джемма. — Ты уже поняла, как нам не повезло с Аделой?!
— Да нормальная она, — сказала Джесса, пробуя пружины на кровати.
— Погоди, пока она не начнет выкидывать свои фокусы…
— И что это за фокусы? — в комнату вошла Адела, воняя сигаретным дымом. — Пойдем, Ханна, — сказала она, как будто мы были лучшими подружками. — Все уже идут на общее собрание, а я хочу посмотреть на Кевина Хазелла, ну ты знаешь, ударника. Хочу проверить, так ли он сексуален, как о нем рассказывают. Может, это просто потому, что у него собственная машина.
Взгляд Джессы стал отстраненно-мечтательный.
— А он здесь, да? Кевин! Знаете, по-моему, Кевин Хазелл — божественное создание. Он высокий, смуглый, у него такие бесподобные карие глаза, от его взгляда просто таешь и превращаешься в беспомощное существо, он…
Джемма странно посмотрела на нее, но Адела уже тянула меня за рукав.
— Ну пойдем, Ханна, — твердила она, — зря теряем время.
Общее собрание проводилось в старом актовом зале школы. Это помещение больше походило на церковь, внутри стояли скамейки с высокими спинками. Я пролезла за Джеммой и Джессой, и Адела втиснулась рядом со мной. Похоже, она ко мне прочно прилипла. Нельзя было не заметить, как атмосфера накалилась, когда знаменитый Кевин Хазелл сел рядом с Аделой, а за ним пришла еще толпа парней постарше, включая, к моему ужасу, Дональда. (Я даже подумать не могу о его имени без содрогания: тут же в ушах звучит жуткий голос его матушки-шотландки). Адела толкнула Кевина в бок, чем, естественно, привлекла его внимание. Все вокруг ждали, что будет дальше. Джесса уже чуть в обморок не падала от ревности.
— Так ты и есть Мистер Всеобщий любимчик, да? Я Адела, ваша первая скрипка.
— Прямо как полицейский! — сказал Кевин, доверительно улыбаясь нам. — Первые скрипки молодеют с каждым годом.
— А я вундеркинд, — ответила Адела без тени смущения.
— Тш! Замолчите! — раздраженно сказала Джесса.
Общее собрание началось.
Пока Козленок вещал о том, что на репетиции надо приходить вовремя, а после одиннадцати вечера соблюдать тишину, я осматривала зал. Нас было примерно семьдесят человек. Половина сплошь какая-то мелкота. Это младший оркестр, противные маленькие дети. Другая половина — старший оркестр, то есть мы, те, кому четырнадцать и больше, среди нас было много старшеклассников. Я успела всех разглядеть и успокоилась: есть нормальные люди, с которыми можно общаться. Тем временем нам рассказывали, как мы будем развлекаться в свободное время — похоже, здесь будет интересно и совсем не скучно — одна только война Джессы и Аделы за Кевина чего стоит. И я их прекрасно понимаю. Когда он улыбался нам, я была почти уверена, что улыбается он исключительно мне…
Наши дни были расписаны так: занятия утром по отдельным секциям и всем оркестром после обеда, не раньше трех часов. В середине дня оставался большой перерыв, чтобы отдохнуть или поплавать, поиграть в теннис или съездить в город. Репетиции шли до полпятого, после чего все мчались в комнату с телевизором в ожидании ужина, который был в полседьмого. Длинные летние вечера полностью принадлежали нам. По пятницам вечером дискотека. В ответ на это сообщение наша «продвинутая» молодежь засвистела — это не соответствовало их клубным привычкам.
