Наступившее молчание обнажает мою недостаточную готовность скрывать оппортунизм, а может, и водка, а может, не наступившее молчание, а понимание, симпатия к моей откровенности, например, или сочувствие моему отчаянию, или это чувство, которое иногда возникает, когда пьешь с совершенно незнакомыми людьми, чувство, будто ты знаешь, каково им, потому что тебе самому так-то и так-то, а чувства ведь и впрямь штука сложная, и истина, и все такое, вы же понимаете, что я хочу сказать?
Да.
Да.
Искренне ли они улыбаются, я не вижу, слишком темно, искренне ли улыбаюсь я сам, не чувствую, слишком пьян, но прямо сейчас мы – лучшие друзья на свете, одинаково согнутые над стойкой спины, параллели на пути в бесконечность, слушаем-смотрим-думаем и пьем вместе.
И любим, конечно, чего этот козел так пялится? Я крепче сжимаю рюмку, если придется ткнуть ему в лицо, то часть в моей руке должна остаться невредимой, а музыка стучит бам-бам.
Через некоторое время заходит разговор о том, в состоянии ли мы вообще найти ответы, возможно ли пусть и не объяснить систему, находясь внутри нее, это, как известно, невозможно, это уже было у того-то и того-то, но воспринять, признать, полюбить, музыка стучит бам-бам, а этот козел все еще пялится на нас, и мы возвращаемся к тому, о чем говорили до этого, они говорят слова, значения которых я не могу объяснить, и я отвечаю словами, значения которых не могу объяснить, но которые, очевидно, вставляю не так уж неуместно. Они смотрят, хочу ли я еще что-то добавить или уже все сказал, я смотрю, смотрит ли еще этот козел, он смотрит, я крепче сжимаю рюмку, там пусто, говорит громкий профессор из никому не известного университета в Нью-Джерси, повторите, пожалуйста.
Да.
Да.
Интересно, смогу ли я объяснить значение слова «да» и что вообще можно сказать о «да», кроме того, когда его надо вставлять, да и это уже довольно тяжело.
Do you like New York?[7]
Да.
Мы пьем, и потом вдруг наступает этот момент, вот оно, что-то меняется, что-то во мне отделяется от меня, уходит, и тот, кто остался, говорит, что говорит, стоит, как стоит, и потихоньку шевелит в такт ногой, которой опирается на перекладину под стойкой. Хорошо. Предметы вокруг перестали выкрикивать свои названия, всё, что есть, просто есть, вот и всё. Гладкое, влажно блестящее дерево стойки, живот профессора, платья женщин, тонкий, темно-желтый слой света на черном полу и белой стене, поднятые в воздух руки танцующих, их запах, их смех, бам, еще бам, и козел, который все еще смотрит, what’s your problem?[8]
Моя проблема – вопрос, почему мы что-то переживаем. Моя проблема – вопрос, почему наше тело в своем высокоорганизованном аппарате восприятия и обработки информации вдобавок ко всему восприятию и всей обработке производит еще и нечто вроде «ах, так вот каково это – быть «Я», быть здесь и сейчас и делать именно вот это или, наоборот, не делать». Моя проблема – вопрос, какой должна быть научная теория, объясняющая наше сознание. Моя проблема в том, что это хорошо звучит: я философ, я изучаю философию. Моя проблема в том, что я пьян, я хочу трахаться, но я философ и вообще-то такие проблемы, как сознание и переживание, должны быть для меня гораздо важнее женщин. Моя проблема в том, что я люблю одну женщину, но мне кажется, когда-нибудь я перестану ее любить, а я отвергаю мир, в котором такое возможно. Моя проблема в том, что я философ и изучаю сознание, то есть то, что раньше называли душой, и иногда я боюсь, что, возможно, правы те, кто считает сознание всего лишь иллюзией, – ведь если они правы, то после смерти мы просто мертвы. Моя проблема в том, что я философ, поэтому иногда я думаю: если P есть любая феноменальная истина, а Q есть совокупность всех физических фактов, то P не выводится из Q дедуктивно.
I don’t have a problem[9], говорю я этому козлу, который как раз в этот миг уже не пялится, в его глазах больше нет ни злобы, ни интереса, ни ярости, он просто больше не смотрит, да и не смотрел на меня, он смотрел туда, где я стою, ведь он смотрит туда, куда смотрит, и ему безразлично, кто или что окажется там, его взгляд никак не зависит от того, что появляется в его поле зрения или исчезает из него, его взгляд просто падает на мир, и лишь он один управляет этим взглядом, а меня для него и вовсе не существует. Я отпускаю рюмку.
Та, которая не она
Я не знаю, который час. Рядом со мной лежит некто. Это не она. Моя голова – не моя голова. Та, которая не она, вообще-то красивая. Я все еще пьян. Та, которая не она, все еще здесь. Я стягиваю с нее одеяло. Та, которая не она, все так же красива. Сердито нахмуренный лоб, крепкий, бескомпромиссный сон, выдавливающий алкоголь из крови и последние следы улыбки с лица. Я смотрю на ее грудь. Моя рука лапает ее между ног, и это не кажется мне ни странным, ни мерзким, ни клевым, никаким, но вон ту стену я уже видел, я знаю того, кто здесь живет, и я не думал, что он способен на такое. Та, которая не она, плохо выбрита, и все-таки у меня эрекция. Та, которая не она, колется хуже моего подбородка. Та, которая не она, не просыпается, и, надевая презерватив, я вспоминаю картинку, которую однажды видел в ресторане: индейцы с бизоньими головами подкрадываются к пасущемуся стаду. Та, которая не она, не просыпается. Тот, кто вообще-то на такое неспособен, продолжает. Вообще-то для такого дела уже слишком светло. Я закрываю глаза.
Я вижу себя, когда еще темно, около полуночи, и моя голова – пока еще моя голова. Мы сыграем в игру, говорит одна, которая тоже не она. Каждый из нас придумает вымышленную личность и поговорит с пятью незнакомцами, а потом расскажем друг другу, что и как было. Классное развлечение для вечеринок, где никто никого не знает, говорит та, которая тоже не она.
Мы с тобой ведь тоже незнакомы.
Поэтому мы и начали этот странный разговор о странной игре двух идиотов, которых никто не знает. Которые в итоге стоят одни, а потом находят друг друга. Как на физре в школе, когда тебя не выбирает ни одна команда. В этот момент я еще внушаю себе, что хоть сейчас могу начать беседу с кем угодно на этой вечеринке, если захочу. Но в том-то и дело – я не хочу. И с чего это вдруг та, которая тоже не она, решила заговорить со мной? У нее короткая стрижка. А лицо вообще-то вполне симпатичное.
Или мыльные пузыри?
Что?
Надувать мыльные пузыри тоже прикольно, говорит та, которая тоже не она, и косится на пачку сигарет, которую я вытащил.
Вообще-то я не курю, говорит та, которая тоже не она, но все равно это круто. Если куришь, можно выйти и постоять на воздухе, поговорить, а если не куришь, то просто стоишь там как дурак, вот поэтому я предпочитаю мыльные пузыри, говорит та, которая тоже не она.
