И так оно вышло, что именно у этой девушки, что пастуха любила, вода в котле быстрее всех закипела. Как вы думаете, почему? — спросил мудрый Телдекпей-кам, обводя собравшихся взглядом пристальным.
Молчали люди. Не знали они ответа на затейливую загадку кама.
— Неужто никто разгадку нам не поведает? — насупил брови хан Алтай. — Неужто нет в моём ханстве ни одной головы светлой? Что же вы, храбрецы-удальцы, герои да мудрецы, отмалчиваетесь? Или не по зубам вам загадка камская?
— Дозволь мне слово молвить, батюшка! — к златому трону вдруг маленькая Кадын выскочила. Даже старая Мактанчик-Таш поймать её за подол шубки не успела. — Кажется, я знаю отгадку, — девочка чёрными глазами-смородинами на отца умно смотрела.
— Ну что ж, сказывай, — хан дочери отвечает.
— Все те девушки, которые очень хотели за ханского сына замуж пойти, крышки котлов непрерывно поднимали. Смотрели: не подоспела вода ли? От этого вода в котлах остывала немного, и на закипание уже больше времени требовалось.
— Ну и что? — хан Алтай мохнатую бровь приподнял.
— А то: девушка, которая не желала замуж за ханского сына, к котелку и не притрагивалась. Поэтому и вода у неё быстрее всех закипела!
У старого хана-отца от изумления на дочкину смекалку узкие глаза круглыми стали.
— Вот она! — страшным голосом вдруг великий Телдекпей-кам вскричал. — Вот та, что с четырнадцатиглазым Дельбегенем силой и умом помериться достойна! Вот та, что все семь глав хитромудрого людоеда сразит! Вот та, что, рискуя жизнью собственной, спасёт жизни славного народа Укока! Вот та, что…
— Пусть камни великих скал твои уста запечатают! — властно перебила его старуха-шаманка. — Что же это ты, верблюд горбатый, ребёнка малолетнего на верную погибель посылаешь? А ты что, достославный хан, отмалчиваешься? Или ум ты совсем потерял? Сердца отцовского лишился? Дочь родную не жаль тебе?
— Я это… — Алтай замялся, в горностаевый воротник уткнувшись. — Я ведь только это… семинебесного Ульгеня волю исполняю, с меня какой спрос?
— Бабуся, батюшка, не ссорьтесь! На дороге моей не стойте, за подол шубы меня не держите. Коню, к коновязи привязанному, прыти не показать. Богатырю в своём аиле удалью не прославиться. Железная стрела в колчане зелёной плесенью покрывается. Меч, в ножнах отдыхающий, бурая ржавчина ест. Алып[18], у домашнего очага тёплой аракой кровь греющий, силы лишается. Решена судьба моя духами равнины и гор! Седлаю я огненно-гнедого коня со звёздочкой во лбу — Очы-Дьерена моего верного! Поеду я за тридевять гор-земель, в логово к Дельбегеню вероломному! Да поможет мне Ульгень-грозоносец, на девятом слое неба, за месяцем и солнцем сидящий! Налегке поеду я. С собой лишь мечи железные да лук со стрелами меткими возьму.
— А я? А как же я?! — пронзительно Ворчун-рысёнок пискнул.
Подросший и окрепший, как молодой кедрок, ростом с козлёнка, с обидой он на хозяйку глядел.
— И тебе место на луке седла найдётся, — девочка улыбнулась, а хан Алтай, расчувствовавшись, слезу пустил даже:
— Да пребудет с тобой сила небес и гор, дочь моя!
— Пока Дельбегеня не одолею, на Укок не вернусь! Если людоеда не полоню, домой не войду! С небесными силами, с подземными властителями готова я сразиться, лишь бы Дельбегеня наказать. Буду со змеями, с драконами, с чудищами биться, пока не порабощу людоеда!
— Ума вы все лишились! — кривой ногой шаманка топнула.
— Не сердись, бабуся, благослови меня лучше.
Ничего не поделаешь: воля у Кадын — всё равно что железо.
Сглотнула старуха слёзы солёные, обняла воспитанницу и молвила:
— Помни, доченька: похваляясь силой, не бей слабого. Острым языком молчаливых не оскорбляй. Под худым седлом ходит добрый конь. Под рваной шубой растёт богатырь непобедимый. Береги сердце доброе, на месть и злобу себя не растрачивай. А на чёрный день вот тебе зеркальце волшебное. Из слюды вулкана оно сделано, аметистами украшено, из дальних краёв привезено. Стоит поглядеться в него, самое заветное желание исполнится!
— Спасибо, бабушка! — поклонилась ей Кадын в пояс.
— А коли совсем туго придётся, — шаманка продолжила, — громко «Пып!» крикни.
Сказала так Мактанчик-Таш, о землю ударилась, кедровкой бурою обернулась и улетела. Только её и видели.
— Пып! — рысёнок скривился. — Придумают тоже. Пып какой-то!
Глава 4
Чадак-пай и Ушко-Кулакча
Хотела Кадын налегке в дальний путь ехать, ан нет, не вышло. А всё братец — сердобольный Бобырган — удружил. Так нагрузил сестрицу, что у верного Очы-Дьерена звёздочка во лбу от натуги чуть не потухла. Силён был конь, да молод ещё: первый раз отправлялся в далёкое странствие.
— Шестидесятигранный лук — одна штука, колчан — одна штука, стрелы боевые — восемьдесят штук, — методично Бобырган перечислял, угольком на плоском камне одному ему ведомые каракули выводил. — Семидесятигранный меч — две штуки, небесно-голубой томрок — одна штука, палица — одна штука… Так, а болас[19]? Боласы опять забыла? — богатырь заволновался.
Уж больно за сестрёнку младшую переживал он. Вместе с Кадын в далёкий путь рвался, да премудрый Телдекпей-кам запретил. Гневом молниеносца Ульгеня пригрозил даже.
— Да вот же он! — поднимая полу собольего кафтана и демонстрируя связку камней на опоясье[20], кожей обернутых, Кадын улыбнулась.
Хороша была принцесса в боевом обличье! Снежно-белый халат жемчугами расшит, на плечах густая доха медвежья, как пышная туча, высокие сапожки алые, на опоясье колчан, на перевязи мечи, за спиной налучье[21], а на челе высокий колпак островерхий. Не девочка — алып-богатырь настоящий!
Огненно-гнедой Очы-Дьерен тоже собой хорош. Суконный чепрак[22]под седлом с бронзовыми бляшками бисером вышит, сбруя бирюзой украшена, на голове султан из перьев павлиньих. Очы-Дьерену даже неловко от наряда такого роскошного стало. Перья его стесняли особенно. Смутился конь бесстрашный, когда рысёнок его на смех поднял:
