— Летние дни долги, Бэзил, — сказал вполголоса лорд Генри. —И, быть может, ты пресытишься раньше, чем Дориан. Как это ни печально, Гений,несомненно, долговечнее Красоты. Потому-то мы так и стремимся сверх всякой мерыразвивать свой ум. В жестокой борьбе за существование мы хотим сохранить хотьчто-нибудь устойчивое, прочное, и начиняем голову фактами и всяким хламом вбессмысленной надежде удержать за собой место в жизни. Высокообразованный,сведущий человек — вот современный идеал. А мозг такого высокообразованногочеловека — это нечто страшное! Он подобен лавке антиквария, набитой всякимпыльным старьем, где каждая вещь оценена гораздо выше своей настоящейстоимости… Да, Бэзил, я все-таки думаю, что ты пресытишься первый. В одинпрекрасный день ты взглянешь на своего друга — и красота его покажется тебе уженемного менее гармоничной, тебе вдруг не понравится тон его кожи или что-нибудьеще. В душе ты горько упрекнешь в этом его и самым серьезным образом начнешьдумать, будто он в чем-то виноват перед тобой. При следующем свидании ты будешьуже совершенно холоден и равнодушен. И можно только очень пожалеть об этойбудущей перемене в тебе. То, что ты мне сейчас рассказал, — настоящий роман.Можно сказать, роман на почве искусства. А пережив роман своей прежней жизни,человек — увы! — становится так прозаичен!
— Не говори так, Гарри. Я на всю жизнь пленен Дорианом. Тебеменя не понять: ты такой непостоянный.
— Ах, дорогой Бэзил, именно поэтому я и способен понять твоичувства. Тем, кто верен в любви, доступна лишь ее банальная сущность. Трагедиюже любви познают лишь те, кто изменяет.
Достав изящную серебряную спичечницу, лорд Генри закурилпапиросу с самодовольным и удовлетворенным видом человека, сумевшего вместить водну фразу всю житейскую мудрость.
В блестящих зеленых листьях плюща возились и чирикаливоробьи, голубые тени облаков, как стаи быстрых ласточек, скользили по траве.Как хорошо было в саду! «И как увлекательно интересны чувства людей, гораздоинтереснее их мыслей! — говорил себе лорд Генри. — Собственная душа и страстидрузей — вот что самое занятное в жизни».
Он с тайным удовольствием вспомнил, что, засидевшись уБэзила Холлуорда, пропустил скучный завтрак у своей тетушки. У нее, несомненно,завтракает сегодня лорд Гудбоди, и разговор все время вертится вокругобразцовых столовых и ночлежных домов, которые необходимо открыть для бедняков.При этом каждый восхваляет те добродетели, в которых ему самому нет надобностиупражняться: богачи проповедуют бережливость, а бездельники красноречивораспространяются о великом значении труда. Как хорошо, что на сегодня он избавленот всего этого!
Мысль о тетушке вдруг вызвала в уме лорда Генри одновоспоминание. Он повернулся к Холлуорду.
— Знаешь, я сейчас вспомнил…
— Что вспомнил, Гарри?
— Вспомнил, где я слышал про Дориана Грея.
— Где же? — спросил Холлуорд, сдвинув брови.
— Не смотри на меня так сердито, Бэзил. Это было у моейтетушки, леди Агаты. Она рассказывала, что нашла премилого молодого человека,который обещал помогать ей в Ист-Энде,[4] и зовут его Дориан Грей. Заметь, онаи словом не упомянула о его красоте. Женщины, — во всяком случае,добродетельные женщины, — не ценят красоту. Тетушка сказала только, что онюноша серьезный, с прекрасным сердцем, — и я сразу представил себе субъекта вочках, с прямыми волосами, веснушчатой физиономией и огромными ногами. Жаль, ятогда не знал, что этот Дориан — твой друг.
— А я очень рад, что ты этого не знал, Гарри.
— Почему?
— Я не хочу, чтобы вы познакомились.
— Не хочешь, чтобы мы познакомились?
— Нет.
— Мистер Дориан Грей в студии, сэр, — доложил лакей,появляясь в саду.
— Ага, теперь тебе волей-неволей придется нас познакомить! —со смехом воскликнул лорд Генри.
Художник повернулся к лакею, который стоял, жмурясь отсолнца.
— Попросите мистера Грея подождать, Паркер: я сию минутуприду.
Лакей поклонился и пошел по дорожке к дому. Тогда Холлуордпосмотрел на лорда Генри.
— Дориан Грей — мой лучший друг, — сказал он. — У негооткрытая и светлая душа — твоя тетушка была совершенно права. Смотри, Гарри, неиспорти его! Не пытайся на него влиять. Твое влияние было бы гибельно для него.Свет велик, в нем много интереснейших людей. Так не отнимай же у меняединственного человека, который вдохнул в мое искусство то прекрасное, что естьв нем. Все мое будущее художника зависит от него. Помни, Гарри, я надеюсь натвою совесть!
Он говорил очень медленно, и слова, казалось, вырывались унего помимо воли.
— Что за глупости! — с улыбкой перебил лорд Генри и, взявХоллуорда под руку, почти насильно повел его в дом.
Глава 2
В мастерской они застали Дориана Грея. Он сидел за роялем,спиной к ним, и перелистывал шумановский альбом «Лесные картинки».
— Что за прелесть! Я хочу их разучить, — сказал он, необорачиваясь. — Дайте их мне на время, Бэзил.
— Дам, если вы сегодня будете хорошо позировать, Дориан. —Ох, надоело мне это! И я вовсе не стремлюсь иметь свой портрет в натуральнуювеличину, — возразил юноша капризно. Повернувшись на табурете, он увидел лордаГенри и поспешно встал, порозовев от смущения, — Извините, Бэзил, я не знал,что у вас гость.
— Знакомьтесь, Дориан, это лорд Генри Уоттон, мой старыйтоварищ по университету. Я только что говорил ему, что вы превосходнопозируете, а вы своим брюзжанием все испортили!
— Но ничуть не испортили мне удовольствия познакомиться свами, мистер Грей, — сказал лорд Генри, подходя к Дориану и протягивая емуруку. — Я много наслышался о вас от моей тетушки. Вы — ее любимец и, боюсь,одна из ее жертв.
— Как раз теперь я у леди Агаты на плохом счету, — отозвалсяДориан с забавно-покаянным видом. — Я обещал в прошлый вторник поехать с ней наконцерт в один уайтчепельский клуб — и совершенно забыл об этом. Мы должны былитам играть с ней в четыре руки, — кажется, даже целых три дуэта. Уж не знаю,как она теперь меня встретит. Боюсь показаться ей на глаза.
