удалось только потому, что флот крестоносцев, направлявшийся из Северной Европы в Святую землю, остановился в устье реки Тежу для пополнения запасов: Лиссабон регулярно становился промежуточным пунктом на пути паломников в Иерусалим. (Большей частью наших знаний об осаде мы обязаны английскому клирику по имени Осберн[23], труд которого был похищен из аббатства во время Реформации и попал в библиотеку одного из колледжей Кембриджа.) В классических источниках даже высказывались предположения, что само название города – Olisipo на латыни – является искажением слова Ulysses (латинизированной формы имени греческого царя Одиссея), и поселение получило свое название, поскольку этот сладкоречивый путешественник основал город во время своего долгого возвращения из Трои (к подобным гипотезам Дамиан был романтически неравнодушен). Лиссабон и широкое устье реки Тежу всегда являлись идеальной срединной точкой, где могли сливаться север и юг, удобным местом для встречи кораблей, передвигающихся между обширными рынками Северной Европы, где порты Антверпена и Амстердама обслуживали Англию и Германию, и обширными рынками Средиземноморья, где товары из Александрии и Стамбула шли через Венецию и Геную. Этот поток проходил через лиссабонскую Новую таможню (Alfandega Nova), после чего товары выплескивались на площадь, где смешивались с местными. Дамиан перечислил торговцев, которые ежедневно наводняли площадь: кондитеры, продавцы фруктов, мясники, пекари, конфетчики и ткачи. Но главными среди них были рыботорговцы, размах деятельности которых был настолько велик, что им приходилось арендовать корзины, чтобы продавать на огромные суммы в 2000 дукадо в год[24].
Однако в XV веке процветающая торговля с другими европейскими портами отошла на второй план, поскольку португальские корабли стали возвращаться с товарами из Африки, а затем из Персии, Индии и других стран. Именно для этого появились Дома Сеуты, Мины и Индии, и тот факт, что они примыкали к королевскому Речному дворцу, знаменовал собой событие исключительной важности. В то время как большинство других европейских монархий упорно придерживались королевских и дворянских традиций, когда статус зависел от наличия земли и людей, которые ее обрабатывали, португальская корона рано проявила интерес к возможностям торговли, финансируя исследовательские путешествия и сохраняя за собой королевскую монополию на самые важные товары. Даже величайшего из них – того самого короля Мануэла, хронику правления которого должен был писать Дамиан, – высокомерные правители севера осмеивали как короля-торговца, но подобный позор, вероятно, смягчался колоссальными прибылями от этого занятия. В ответ на эти насмешки Дамиан даже составил подробную опись всего, что проходило через гавань Лиссабона. Начав с Западной Африки, товары из которой поступали в Дом Мины, он перечислил золото, хлопок и черное дерево, бычьи и козьи шкуры, рис и «райские зерна», или малагету – красный перец, который был менее популярен у европейцев, нежели черный, поскольку плохо переносил кулинарную обработку[25]. Из Бразилии везли лучший сахар, а также пау-бразил – дерево, давшее название стране. Из Индии и Китая поступали шелк, имбирь, мускатный орех и цветы того же растения, камфора, корица, тамаринд, ревень и «миробалан» (чернослив). Дома в городе отделывали сарматским деревом с Черного моря, а жемчуг и кора гваякового дерева доставлялись из Америки через Севилью. Сейчас эти продукты растительного и животного происхождения, развивавшиеся на далеких почвах, прежде чем их собрали, обработали и подготовили для транспортировки, нам во многих случаях незнакомы, но им предстояло сыграть странную и важную роль в жизни Дамиана[26].
Не все товары прибывали в Лиссабон в виде сырья, которое требовалось обработать в соответствии с европейскими вкусами. В список Дамиана вошли также плащи и головные уборы из птичьих перьев, изготовленные жителями Бразилии и Канарских островов, ткани из пальмового волокна, из которых в Западной Африке создали поразительную одежду, золотые и серебряные сосуды, сделанные в Индии и Китае, а также китайский фарфор, который, по мнению хрониста, изготавливали из толченых морских ракушек и выдерживали под землей в течение 80–100 лет. Неудивительно, что эти диковинные изделия из странной жизни, пришедшие из давних времен, могли продаваться по 50, 60 и даже 100 дукадо за штуку, хотя существовали и более дешевые разновидности, которые делали фарфор предметом повседневного обихода в богатых семьях. Позже Дамиан с удивлением вспоминал о тканях из коры, доставленных из королевства Конго вскоре после его появления при дворе: если не подойти вплотную, их трудно было отличить от шелка. Став пажом короля, Дамиан получал самые необычные вещи, привозившиеся со всего мира, например, огромный фетровый тюрбан, присланный шахом Исмаилом из Персии. Пожалуй, самыми большими сокровищами были изделия из слоновой кости, прибывшие из Бенина и Сьерра-Леоне – сосуды и скульптуры, выполненные с таким мастерством, что Дамиан особо остановился на них в своих описях. Эти шедевры западноафриканского искусства, несколько десятков из которых до сих пор разбросаны по музеям всего мира, с почти невыносимым красноречием свидетельствуют о первых встречах с европейцами. На боковых поверхностях этих солонок и олифантов (охотничьих рогов, сделанных из слоновьих бивней) изображены лица португальцев, какими их увидели художники Бенина: глаза навыкате, бороды лопатой, клювообразные носы; люди срослись со своими ржущими лошадьми, словно какие-то гибридные звери. Их тела скрыты под кольчугами, парчовой тканью, круглыми воротниками, шлемами и бусами – странные животные, собравшие на себе материальный мир[27].
На лиссабонские пирсы прибывали и живые существа. Дамиан скрупулезно указывает, что наряду с пряностями и обработанными материалами на кораблях имелись также попугаи, макаки и восточные кошки. Во времена его юности в городе также проживали пять или шесть слонов и носорог. Впоследствии он весьма подробно остановился на этих животных в своих хрониках, посвятив несколько тысяч слов – шесть страниц в две колонки – уму слонов. Самое длинное описание относится к событию, произошедшему в 1515 году, когда на площади у дворца, напротив Дома Мины и Дома Индии, построили специальное сооружение для проверки тезиса, восходящего к классической античности, а именно: носорог и слон являются заклятыми врагами. Их свели на арене, и носорог, натянув цепь, двинулся вперед, чтобы понюхать слона; дыхание из его ноздрей поднимало пыль и сено. Слон стоял отвернувшись, но при приближении носорога обернулся к противнику; раздавшийся трубный сигнал тревоги из хобота зрители восприняли как знак, что он собирается напасть. Но когда носорог приблизился к брюху врага, слон в смятении бросился прочь, согнул часто посаженные прутья металлических ворот и помчался по набережной в сторону домов на реке, сбросив со спины погонщика-махаута – оглушенного, но счастливого, что его при побеге не растоптали. Оттуда зверь направился по Каминью-дуз-Эстауш, устраивая такой же хаос, как батальон при отступлении. Слон возвращался домой, в свой загон возле Старого дворца Эстауш, и, казалось, знал дорогу[28].
Гравюра «Носорог» Альбрехта Дюрера, посмертный портрет носорога,
