замедляет тебя. Нужно иметь рефлексы на волоске, а это уже не про меня.
Я кивнул.
– Сейчас я много говорю. Я убеждаю людей делать то, что я говорю, и должен сказать, что теперь у меня гораздо больше чувства выполненного долга.
– Неужели? – с надеждой спросил я.
Он сел рядом со мной и наклонился вбок, чтобы поцеловать мой висок.
– В чем, собственно, дело?
– Скажи мне, почему это лучше, – умолял я.
Он пожал плечами.
– Я больше не держу человека на мушке, чтобы заставить его подчиниться. Они делают то, что я хочу, потому что доверяют мне.
Это была правда. Все доверяли Яну. Беглецы, которых он приводил, верили, что он не причинит им вреда. Люди, выполнявшие его приказы, верили, что он преследует их интересы, а его друзья верили, что он всегда их прикроет.
– Я больше не могу представить себя в перестрелке. Я стал гораздо больше переговорщиком. Я бы хотел поговорить со всеми и найти решение.
– Но ведь и солдатом ты был счастлив.
– Это правда, – согласился он, – я был счастлив. В этом выборе было много личной гордости и удовлетворения.
Мое сердце упало.
– Но подумай вот о чем, – сказал он, скользнув рукой по моему голому колену. – Если бы ты не сказал мне, что я нужен тебе всегда рядом, а не на расстоянии, я бы никогда не узнал, что во мне есть нечто большее, чем просто сила в моем теле и то, как быстро и точно я могу стрелять.
Я повернулся, чтобы посмотреть на него, и заметил, что он смотрит на тот же двор, что и я несколько минут назад.
– Когда Кейдж заставил меня встать на позицию, о которой я не имел ни малейшего представления, это было чертовски страшно, но потому что он верил, и, что еще важнее, ты... Я старался.
– Ты действительно хорош в своей работе, Ян, – сообщил я ему. – Не то чтобы тебе нужно было говорить об этом, потому что ты и так знаешь.
– Знаю, – самодовольно ответил он, и мне пришлось улыбнуться; из-за того, что он приподнял бровь, было невозможно избежать этого. – И я хочу продолжать двигаться вверх, и я надеюсь, что это будет здесь, в Чикаго, но если это не так, то это не так. У меня есть вещи, которых я хочу сейчас, и все эти мечты включают тебя, так что... ты создал это новое существо, которым я являюсь, так что ты должен взять на себя ответственность.
– Беру. Ты же знаешь.
– Тогда ладно, – проурчал он, откидываясь назад, обнимая меня за плечи и крепко прижимая к себе. – Никогда не беспокойся о том, что я больше не солдат. Это не про меня. Я хочу, чтобы все были дома, в безопасности. Миссии для меня вторичны. Все мои ориентиры изменились, и это уже не вернуть.
– Я очень рад этому.
– Да, я и сам этому очень рад.
И мне было приятно это слышать, потому что время от времени я нуждался в этих словах, чтобы знать, что приземленность, счастье и дом - это новая нормальная жизнь Яна Дойла.
****
Когда Захра рожала, в конце января, мы поехали в больницу и обнаружили, что ребенок не только еще не появился, но и возникли проблемы. Ребенок был в ягодичном предлежании, и врач рекомендовал ей кесарево сечение, которого она не хотела. Она сказала мужу, что может попробовать родить ребенка обычным способом, но врач подчеркнул, что не рекомендует этого делать. Ее сестра сказала, что женщины рожают уже тысячи лет, и в каком бы положении ни находился ребенок, все будет в порядке, если она будет тужиться как обычно, как она и собиралась сделать. Ее мать сказала, что ей следует сделать кесарево сечение, так как это наиболее безопасно для нее и ребенка. Ее отец открыл на своем телефоне WebMD [1] и перечислял все, что может произойти. Она даже не знала, какой разрез на животе собирается сделать врач? А как насчет разреза на матке? Что, если ребенка случайно разрежут?
Я был удивлен, что нас с Яном пустили к ней, и пока Ян бежал к Дэнни, мужу Захры, я бросился к ее кровати.
Она крепко схватила меня за руку, как только я оказался рядом.
– Что случилось? – спросил я, видя только ее прекрасные темные глаза под маской.
Она объяснила все очень быстро, пока ее мать и сестра спрашивали, кто я такой.
– Он мой друг, – огрызнулась она, переутомленная тем, что пробыла там уже восемь часов. Очевидно, сначала они пытались перевернуть ребенка. Это не помогло. – Я понимаю, что мне нужно сделать кесарево сечение, – хныкала она. – Но мой врач застрял в другом конце города и не успеет приехать вовремя.
– Где он? – спросил я, доставая телефон из заднего кармана.
– Он летит в О'Хара [2], но не успеет прилететь до того, как меня заберут на операцию, – сказала она, начиная плакать. – Мне нужен мой врач, а не эта сумасшедшая сука, которая хочет меня разрезать.
Я взглянул на акушера-гинеколога, стоявшую с двумя медсестрами, и она подошла.
– Я очень хороший врач, – сказала она Захре, – я делала это много раз. Это совершенно обычное дело, уверяю вас.
Когда она ушла, я посмотрел на Захру.
– Это не рутина, это твой ребенок.
– Да, – вздохнула она, когда Дэнни присоединился к нам и взял ее за другую руку.
– Дорогая, мы должны идти.
– Нет, – простонала она, обернувшись ко мне.
– Как зовут доктора и откуда он прибудет?
Она сделала ровный вдох.
– Из Сан-Диего, и его зовут доктор Краусс.
– Понял, – сказал я, взглянув на Дэнни. – Держись, хорошо?
Он кивнул.
На другом конце телефона раздался гудок, а затем:
– Что? – Джек Дорси спросил, не приветствуя меня, а просто раздражаясь.
– Серьезно?
– Сегодня воскресенье, и я здесь. Что тебе нужно?
– Мне нужно, чтобы ты снял для меня доктора Краусса с рейса из Сан-Диего и доставил его в Северо-Западную больницу как можно скорее.
Наступила пауза.
– Что? – спросил я, звуча так же раздраженно, как и он.
– Кто он?
– Акушер моей подруги, и она напугана, и ей нужно сделать кесарево сечение.
