1922 год начался для советской власти со споров о новом органе юстиции — о прокуратуре. Казалось, что само это слово связано с «проклятым прошлым». А тут Курский и Николай Крыленко стали готовить проект советской прокуратуры. Правда, нарком предлагал не наделять ее мощными полномочиями. Прокуроры, по его плану, должны были подчиняться не только наркомату, не только главному прокурору, но и местной власти. Если учесть, что не менее важна была и партийная дисциплина, прокуроры превращались в самых бесправных бюрократов в стране. Крыленко набросал альтернативный вариант, по которому прокуроры подчинялись только одному человеку — прокурору РСФСР. А им подчинялись все суды. Выстраивалась строгая вертикаль власти. Но на съезде юристов Крыленко осмеяли. И язвительнее других его вышучивал Курский. Против крыленковского варианта выступили и депутаты. Но всем им стало не до смеха, когда в Политбюро получили письмо от больного Ленина — из Горок. Он, как это бывало, категорично выступил против большинства, выставив соратников идиотами. Ленин выступал за сильную прокуратуру, которая не будет подчиняться местным «царькам» и добавит советской юстиции профессионализма.
Самый главный прокурор
Узнав о мнении вождя, почти все изменили точку зрения. Все инстанции проголосовали за крыленковский проект сильной прокуратуры. С одним нюансом. Прокурором РСФСР назначили Курского. При этом он сохранил и пост наркома юстиции. Но нельзя сказать, что после этого у Курского стало больше власти. Его старшим помощником назначили недавнего оппонента — Николая Крыленко. У Курского хватало дел в наркомате, а Крыленко активно работал в прокуратуре, сочинял грозные циркуляры, которые отправлялись по всему союзу.
Кодексы новой власти
Курского больше занимало другое — создание кодексов, без которых судебная система не может работать. Он не побоялся привлечь к работе специалистов с дореволюционным опытом — и один за другим в Советской России появились уголовный, уголовно-процессуальный и гражданский кодексы. И даже иностранные коллеги признавали, что они были выполнены на высочайшем уровне юридической техники. Причем каждый кодекс бурно обсуждали на съездах, и Курскому приходилось отбиваться от оппонентов. Он не был диктатором, и держал рядом с собой не только «удобных людей».
Поход против взятки
Тем временем прокуратура в СССР стала реальной силой. Под ее руководством появились и следственные органы, которые профессионально занимались и уголовными, и политическими делами. А больше всего — боролись с коррупцией. Ленин и Курский объявили поход против взяточников, которых наказывали строго — как никогда прежде. В то время в стране появились предприниматели — нэпманы. Они, конечно, старались платить поменьше налогов, предпочитая подношения «в конвертах», которые принимали «столоначальники». Вот прокуратура и превращала таких чиновников в заключенных.
Итальянская рапсодия
После 50-ти нарком часто болел, служить на столь хлопотной должности он больше не мог. В последние годы жизни Курский был полпредом СССР в фашистской Италии Муссолини. Тогда считалось, что любой опытный и интеллигентный политик может стать дипломатом. Там он и умер в 1932 году в чужом краю, возможно, избежав репрессий и не заработав тавро врага народа для себя и своих близких.
Дело прокурора Виппера
Один их многих трибунальных процессов, которые прошли на удивление быстро, но оставили след в истории советского права — дело Оскара Виппера, бывшего товарища обер-прокурора Уголовного кассационного департамента Правительствующего Сената и действительного статского советника. Это дело, о котором судачили не только в России, но и во всем мире, стало столкновением двух разных юридических систем, двух миров, столкновением принципов.
Впрочем, сначала миллионы людей захватило дело Бейлиса, куда более резонансное, без которого рассказ о судьбе прокурора Оскара Виппера становится бессмысленным. И о нем все большевики, да и все революционеры с приличным стажем помнили назубок. Расскажем о нем кратко. 20 марта 1911 года в пещере на окраине Киева обнаружили труп 12-летнего мальчика Андрея Ющинского с ножевыми ранениями. Главным обвиняемым стал работавший неподалеку на кирпичном заводе приказчик Менахем Мендель Бейлис. Улик против него почти не было, только смутные показания о «чернобородом мужчине», который накричал на Ющинского незадолго до его гибели. В итоге следствие трактовало события как ритуальное убийство, совершенное — ни много ни мало — для употребления крови христианских младенцев в чудовищных иудейских ритуалах, реальность которых никто доказывать не собирался. Все понимали, что дело складывалось диковатое. Задача стояла такая: и Бейлиса осудить, и, по возможности, лицо сохранить.
В 1913-м степенный и не самый знаменитый, но перспективный столичный прокурор Оскар Виппер был командирован в Киев, на процесс, который станет самым известным в истории Российской империи. Это случилось в последний предвоенный год. Было важно, что Виппер — изысканно образованный юрист, сын директора Московского училища живописи, ваяния и зодчества. По всем признакам — не враг просвещения. Его могли считать объективным обвинителем. Судя по некоторым источникам, он понимал, что дело тупиковое, что без тяжких моральных потерь в этом случае не обойтись. Но от командировки не отказался.
Между тем по всей России (а особенно в Киеве) разгоралось небывалое антиеврейское, а заодно и антиреволюционное движение. «Православные христиане! Мальчик замучен жидами, поэтому бейте жидов, изгоняйте их, не прощайте пролития православной крови!», — такие прокламации распаляли воображение толпы. Активист молодёжной организации «Двуглавый орёл», студент Владимир Голубев обратился к киевскому губернатору с требованием немедленно выселить из Киева три тысячи евреев — тех, на кого укажут «настоящие патриоты». Начиналась громоздкая антисемитская кампания, которая косвенно била по революционерам и по всем, кто был недоволен самодержавием. А это — почти все российское студенчество, почти вся интеллигенция. Дело Бейлиса могло усилить черносотенное движение, преумножить ряды радикальных монархистов, которые стали бы противовесом для революционеров. Но в 1913 году выстраивать «борьбу за умы» на столь мрачных инстинктах как страх перед «ритуальными убийствами» все-таки было поздно. Это понимали и обвинители, которые сами не верили в тот мистический роман, который написало следствие.
Виппер поначалу пытался сохранять объективность, но, видимо, не выдержал накала процесса, хотя не исключено, что, кроме того, испытывал давление из правительственных кругов. Официально он держался версии, что Ющинский пал жертвой умышленного, давно задуманного жертвоприношения, специально приуроченного к закладке синагоги на кирпичном заводе. Надо ли говорить, какие антисемитские страсти возбуждала эта версия? В своей речи Виппер попытался смягчить риторику, отметив, что кровавые ритуалы встречаются в разных религиях, особенно в сектах. Но по евреям все-таки прошелся основательно, заявив, что в России «в их руках главным образом капитал», и что «мы чувствуем себя под их игом». Виппер признал, что улик против Бейлиса действительно немного, но — парадокс! — заявил, что слишком бурные протесты еврейской общественности являются
