class="p1">Кидаюсь фактами, которые мне ведает Иларий по вечерам. Какой полезный друг!
— Не льсти себе, Рекси. И прекращай подмазываться. Я не буду идти против Волаглиона. Можешь не стараться.
Она смотрит сурово и в то же время сочувственно.
Гляньте, и сделать ничего не успел, а Сара уже раскусила, что к чему. Я настолько бездарный ловелас? Почему она всегда ищет подвох?
— При чем здесь Волаглион? Я хочу общения — не чтобы тебя купить, а потому что узнал секрет.
— Какой же?
— Ты убила меня по приказу.
— Это что-то меняет?
— Слегка. У тебя ведь не было выбора. Ты исполняла приказ. Оправдание так себе, но это лучше, чем ничего и… А, к черту! Расскажи о другом. — По ступне пробегает красный муравей, ныряет под штанину, щекочет ногу. Я нелепо лезу пальцами под одежду. — Что это за место? Ты говорила, что я не могу покинуть дом!
Она молчит, наверное, с минуту, и в течение этого времени мой рот, открывается и закрывается в предвкушении ответа, как двери лифта.
— Мы в доме.
Я иступлено моргаю. Как это? В доме...
Запах застоявшейся воды, сырой земли, белых цветов на водной глади (сладкий, терпкий). Кваканье жаб. Песни птиц. Ветер, ласкающий щеки. Я уверен, что нахожусь где-то далеко от проклятого дома.
Солнце нагревает макушку. Рваные облака плывут беспорядочно, словно ими дирижирует пьяный маэстро, но все очень реально. Это не сон.
— Если это шутка, то неудачная, — хмуро скриплю.
На лице ведьмы вижу смятение. Она сочувствует мне?
— Это иллюзия. Да, реалистичная. Это одна из тайных комнат дома, она заколдована Волаглионом, чтобы транслировать мои воспоминания. Он сделал ее для меня. Ведь… мне тоже не покинуть города. Волаглион найдет меня. Где угодно.
Сара швыряет в сторону озера маленький камень, он пролетает метров шесть над водой — и испаряется.
— Здесь ограниченное пространство?
— Именно, — говорит она, поглаживая резные узоры на шкатулке.
Я протягиваю ладонь к ее игрушке.
— Это музыкальная шкатулка?
— Она уже давно не играет. Сломалась.
Сара открывает крышку. Посередине кружится белоснежный цветок: такими же усыпано озеро.
— Это лотосы? Первый раз вижу их вживую.
— Сейчас их редко встретишь. Когда-то я проводила много времени на этом озере, мы называли его — озеро тысячи лотосов… Да, их от силы штук сто, но нам нравилось так говорить.
— Нам? — уточняю, рассматривая шкатулку.
Сара колеблется, и я продолжаю:
— Это подарок? От кого?
— От мамы.
Слышу приглушенный напев с ее губ. Скорей всего Сара неосознанно имитирует мелодию, которая когда-то лилась из шкатулки.
Ветер носит листья: они танцуют, кружатся, касаются поверхности озера и тонут в зеленоватой воде, где кончается их ритуальный пляс.
Я ныряю пальцами в прохладную грязь. Приятное ощущение...
С каждым днем я все больше становлюсь неодушевленной частью дома, частью стен и смрада, но сейчас чувствую себя живым. Пусть это и фарс.
Подползаю к озеру и смываю грязь в прохладной воде. Ветер орошает каплями лицо. Жирная, склизкая пиявка хочет прицепиться к моему запястью.
Невероятно реалистичное место!
— Твоя мама тоже была ведьмой?
— Нет, мне и сестрам дар передался от бабушки, — пожимает плечами Сара.
— Он передается по наследству? Через поколение?
— Обычно по женской или мужской линии. Чаще — через поколение. Но это не правило. По-разному бывает.
Сара поджимает губы и с любопытством осматривает меня, но быстро переводит взгляд обратно на озеро. Она знает обо мне то, о чем я сам не подозреваю. Возможно — перед тем, как убить — демон изучил весь мой род, и Сара в курсе, как жили мои предки, кем они были. По логике дар мне должен был передаться от деда. Но какого? Отца матери из Англии? Веселый дедушка, но вряд ли… Получается, второй родственник? Я никогда не видел его. И ничего не знаю о нем. Отец вычеркнул его из своей жизни, когда дед бросил их с бабушкой. Он сжег все фотографии. Все его вещи. Всё! Он ненавидел деда… ненавидел своего отца. Как и я — сын — ненавидел его самого. Вот такая у нас цикличность. Сыновья ненавидят отцов.
Я вспотел от собственной проницательности.
Сара заплетает косу и заходит в воду. Срывает лотос. Вдыхая аромат, она возвращается, садится рядом и с нежностью любуется цветком.
— Когда мне было четыре года, мы сидели с ней на берегу озера. Вот как сейчас — с тобой — и мама сказала: если шепнуть в раскрывающийся лотос имя любимого, то он будет рядом всю жизнь.
Улыбка Сары затухает.
Она сдавливает лотос в кулаке. Издает грустный смешок.
— Я прошептала ее имя. Спустя полгода — она умерла.
Откровение. Сара первый раз сказала нечто личное. Глубокое. Как хороший друг, я обязан посочувствовать, однако... я не умею. Мои соболезнования или комплименты звучат, точно проклятия.
До боли прикусываю щеку изнутри.
В голове трещит электрический туман — он всегда является, когда я вспоминаю о матери. Она бросила меня. Я остался один. А вернее: я попал во власть отца. Мне нравится фантазировать, будто отца не существовало. Вырезаю его из памяти. И наступает облегчение. Но затем — ночами — я вижу сны. И он там. За прутьями решетки во дворе или перед самым лицом: проталкивает мне в рот белые капсулы, они горькие и оставляют привкус надолго, но действуют быстро, заставляют забывать то, что зовет меня за пределы стен, за пределы моей тюрьмы...
«Учись сопротивляться ветру других. Они давно пали. Они глупы. Их ветер тебя поглотит».
Темнота. Решетка. Лицо отца. Черные глаза — такими они становились, когда его зрачок расширялся до невообразимых размеров, или когда отец стоял в тени, а усталые впадины и мешки дополняли образ, превращая отца в чудовище, каким пугают детей. Только вот этот монстр — мой папа. Был им. Последний раз мы виделись в одном кафе на окраине города. И знаете что? Страх не ушел. Однако стал иным.
Передо мной сидел человек, в глазах которого трепыхалась угольная пустота. Шахта. Где тоннели безумия спускаются до самого основания души, где не проникает луч благоразумия, и если кто-то умудрится упасть туда, то увязнет и станет жителем преисподней. Отец ничего не смог мне объяснить. Я умолял рассказать, зачем он так поступал, зачем разрушал мою жизнь, но передо мной продолжала сидеть статуя, которая утратила связь с реальностью, статуя, которой чужды эмоции, статуя,
