просветленных рэперов, но пробуждают во мне воспоминания о более ужасной версии – о беспрестанно угрожающем Библией Роберте Митчуме из «Ночи охотника»[4], с его одержимостью добром и злом. Ныне это воистину открытая рана, эти фанатики-фундаменталисты, которые приходят и вопят об Адаме и Еве. Эти люди вполне способны нарушить прекрасную гармонию Эфиопии.
До Эфиопии я побывал в Японии. Там уже воистину ничего не осталось. Это мир после апокалипсиса. Американцы навязали им себя. Они отобрали у японцев целую кучу вещей, начиная с их чувства собственного достоинства.
Этот народ, его культура были буквально сожжены атомной бомбой. Даже традиции страны, хоть и исконные, стали своего рода Диснейлендом. Осталось только двое выживших, которые еще умеют делать настоящие сабли-катаны, остальные – копии копий.
Все-таки японцы – народ воинов, завоевателей, но со всем этим на самом деле покончено.
С нынешней законностью в стране сегодня фактически установилась диктатура. Жители страны существуют в жестких рамках, из которых они панически боятся выйти.
И хотя их цивилизация была гармоничной, ее уже не существует. У них почти не осталось собственной культуры, не прижилась и американская, они блуждают между той и другой, как живые мертвецы.
Одна из вещей, поразивших меня в Эфиопии, – отношение народа к искусству.
Оно совсем рудиментарно, материалом часто служит земля, головешки и известняк, но это истинное искусство.
Близкое к тому, что мы видим на наскальных рисунках.
Я нашел разительный контраст с тем, что происходит в западных странах, где искусство стало эквивалентом денег.
Где люди даже не знают, что такое искусство, какова его функция, но очень хорошо знают, что такое деньги.
Искусство – это пробуждение.
Вопрос.
С самого начала это импульс к выходу за пределы повседневного, материального существования. Способ задавать вопросы невидимому.
Чувствовать вибрацию между жизнью и тем, что находится глубоко внутри нас самих.
Но здесь забыли, что такое искусство, забыли о его истинной ценности.
Может быть, потому, что нам больше нечего сказать.
Поскольку для того, чтобы существовало искусство, нужна энергия жизни.
А в Эфиопии жизнь еще очень сильна.
Образ жизни в Эфиопии заставил меня вспомнить первых индейцев.
Тех мужчин и женщин, которые, перейдя из Сибири через Берингов пролив, прибыли в девственную страну – Америку, столь же обширную, сколь и восхитительную.
Для них это в самом деле было Другое.
Другой климат, более мягкий, другая природа, великолепная.
К которой пришлось приспособиться.
Перед лицом которой пришлось заново родиться.
Если мне и нравится ездить в Америку, то лишь для того, чтобы увидеть следы, оставленные людьми, которые, когда прибыл Христофор Колумб, уже жили там более семи тысяч лет.
Людьми, которые искали гармонию.
Людьми, для которых земля, как и воздух, была общей и всем во благо; которые жили в гармонии с природой, лечились травами.
Людьми, которые обладали истинной мудростью жизни.
У них существовали касты и обряды, но не было ни политики, ни религии.
Это был естественный порядок вещей.
Вторая волна иммиграции в Америку, что началась в XVIII веке, – волна звездного знамени, Соединенных Штатов – меня интересует меньше.
Приманкой для них были золото, религия, политика.
Именно эти иммигранты из Европы, вооружившиеся Библией, часто были нежелательны в своих странах из-за своего религиозного экстремизма.
Эти люди вместо того, чтобы познакомиться с культурой индейцев, воспользоваться всем богатством народов, давно обосновавшихся на этой территории и не имевших понятия ни о собственности, ни о наживе, предпочли их перестрелять.
Как могли индейцы поделиться Другим с этими ублюдками, которые сразу заткнули им рты крестом?
Правда, переселенцы обладали мужеством, замечательной волей, позволившими им пересечь Долину смерти: мужчины, женщины, дети – все они ехали в повозках под палящим солнцем при жаре в шестьдесят градусов.
И все это ради чего?
Чтобы окончательно искоренить замечательную культуру и в конце концов построить там машину, Лас-Вегас со всеми его гребаными казино, которые есть не что иное, как храмы бабла. Посвященные их богу – доллару.
И сегодня там доходит до такого безумия, когда дети в школах убивают друг друга из помпового ружья.
Это и есть прогресс?
Ребенок, убивающий другого ребенка, – это признак величайшего дисбаланса в обществе.
Такого никогда бы не случилось у индейцев.
В любом племени Эфиопии, на которое европейцы смотрят с превосходством, дети свободны, живы, невредимы.
На улице все присматривают за ребенком.
У него есть ориентиры, он никогда не теряется.
Он не начнет плакать, если к нему обратиться.
Но с этим богом долларом, – там да, можно сказать, что дьявол в самом деле существует.
Я замечаю, что люди все реже устремляются в дальние края, реже уходят с избитых путей.
Они больше не думают об этом.
Из-за лжи, которую распространяют политики и пресса, они боятся даже помыслить о том, чтобы посетить одну из тех стран, что не соответствуют «духу нашего развития».
Или страну, где свирепствуют террористы.
Если ты начинаешь верить, что террористы повсюду, ты в конечном итоге сам для себя становишься террористом.
Что до меня, то мне нравится бывать в тех странах, куда люди боятся ездить.
Вот где лучше всего проявляются непристойность и лицемерие Запада, все эти мерзости, которые он пытается скрыть.
И это часто оказываются самые гуманные страны.
Именно там я встречаю их, этих честных людей, – в странах, которые здесь порой называют изгоями.
Людей, которые все еще живут по-настоящему, вопреки правилам и законам.
Людей, которые еще обладают запахом и вкусом.
Людей, которые меня удивляют и которые в самом деле переносят меня в Другое.
Я вижу мир, я принимаю участие в людях, которые мне небезразличны.
Что бы мне о них ни говорили, я знаю, чего от них можно ждать.
Возьмем, к примеру, диктатуры, которые Запад давно осуждает. На первый взгляд, они ужасны, но этот первый взгляд чрезвычайно искажен политиками и масс-медиа; тот, кто боится, это и продает.
Когда я был в Северной Корее, я видел, как работают журналисты. Я остановился в отеле, где их было много. Ни разу они не покинули этот отель, разве что в рамках своей программы. Они оставались там, как прикованные. Как придурки. Словно туристы в автобусе на острове-крепости Мон-Сен-Мишель. Они приехали и уехали со своими предрассудками. Им даже не пришло в голову пойти куда-то еще, увидеть другое. Они оставались, а по возвращении написали статьи, в которых утверждали, что их держали взаперти. Начни с того, что попытайся выйти, болван, прежде чем утверждать, что тебя заперли!
Это было потрясающе.
Конечно, мы не имели права ходить где хочется. Но мне не составило труда уговорить охранников отвезти меня туда, куда я хотел.
Я им говорил: «Хочу туда».
Они отвечали: «Нет, туда нельзя». Тогда я возражал: «Это вам туда нельзя, но я хочу туда, а вы поедете со мной. Я могу вас сопроводить!»
И мы ехали.
Так я добрался до границы с Южной Кореей.
В этой стране я видел диктатуру, режим, который, конечно, не поддерживаю, но я увидел там и людей.
Тех, о
