бы трахал меня.
Мне трудно дышать, но я наслаждаясь как его весом на мне, так и ощущением скользкой спермы, которая продолжает стекать с его члена. Я чертовски возбуждена, представляя, как он вводит свой твердый член в мою киску, а не кулаки. Такого страстного желания я никогда раньше не испытывала ни к одному из своих бывших парней. Я чувствовала, что на меня давят, заставляя делать то, что мы делали, чтобы они не бросили меня из-за того, что я была ханжой, но я никогда не была в восторге от происходящего.
Но то, что мой папа прижимает меня к полу, пока я дрочу его член — является одним из лучших моментов в моей жизни. Мое сердце переполняет гордость и удовлетворение от того, что именно я доставляю ему те простые удовольствия, в которых отказывала мама.
Она не нужна ему сейчас, когда у него есть я.
Единственное, что я могу придумать, чтобы сделать этот опыт еще лучше — это дать ему больше… больше себя. Всю себя.
— Трахни меня, папочка, — умоляю я, поворачивая голову в сторону в поисках его губ, чтобы поцеловать их по-настоящему.
Одного легкого прикосновения к его нижней губе недостаточно. Я хочу знать, каково это — полностью прижаться губами к его губам, почувствовать, как его язык танцует с моим. Я хочу знать, каково это — проглатывать его стоны, когда он кончает благодаря мне.
Он резко останавливается и, запрокинув голову, с ужасом смотрит на меня.
— Тина. Боже мой, нет. Я не могу этого сделать.
Глава 3
Тина
Мне хочется плакать и пинать себя, когда он отступает назад, чтобы сесть на корточки, и теперь он слишком далеко, чтобы я могла удержать его. Почему я должна была взять и испортить лучший сексуальный опыт в своей жизни, открыв свой большой рот? Почему я не могла радоваться тому, чем мы занимались?
Я сажусь и хватаюсь за его джинсы, когда он встает, пытаясь натянуть их обратно, пока он подтягивает пояс и застегивает рубашку.
— Пожалуйста, папочка. Я знаю, вы с мамой давно не были вместе. Позволь мне помочь тебе.
— Черт! Нет. Ты не можешь говорить мне такое дерьмо! Умолять своего папочку трахнуть тебя. Я отправлюсь прямиком в ад, — бормочет он, снова начиная рвать на себе волосы.
Я вскакиваю с пола и отталкиваю его руки. Мне невыносимо, когда он думает о себе такие гадости.
— Если ты попадешь в ад, то и я с тобой, — кричу я. — Я была той, кто это начал.
— Нет, нет. Я сделал это. Ты не виновата. Лишь хотела сделать своего отца счастливым, но это я отправлюсь в ад за то, что позволил всему зайти так далеко.
Он отступает, пятясь к открытой двери спальни, заправляя рубашку обратно в джинсы и пытаясь застегнуть ремень.
— Я уйду, и мы притворимся, что этого никогда не было. Мы снова станем обычными отцом и дочерью, и нам никогда больше не придется думать об этом.
Я не могу позволить ему уйти. Не могу позволить ему выйти за эту дверь и вернуться к тому, кем мы были час назад. Мне не нравилось, какими мы были час назад. Он — перегруженный работой, несчастный и постоянно игнорирующий меня отец. Я — эгоистичный, избалованный ребенок, которому было наплевать на все, кроме себя. Я больше никогда не хочу оставаться такой.
— Нет ничего невинного в том, что я хочу сделать с тобой, папочка.
Я скрещиваю руки перед собой и одним плавным движением снимаю майку, оставшись в одних шортах и ярко-розовом лифчике с небольшой подкладкой — не то чтобы мне нужна была подкладка.
— Остановись! — кричит он, когда я завожу руку за спину и расстегиваю лифчик.
Он стонет и натягивает джинсы на свою выпуклость, когда я позволяю тонким бретелькам соскользнуть с плеч и лифчик падает на пол.
Моя грудь немного больше, чем у мамы, и я знаю, что мои бывшие любили с ней играть. Надеюсь, папе тоже понравится. Я обхватываю свои груди и слегка покачиваю ими, отчего он снова издает стон, сжимая свою выпуклость.
Когда я делаю шаг вперед, он отступает. Вперед и назад, и снова вперед, пока я не прижимаю его спиной к дверному косяку. Он облизывает губы, когда я поднимаю его руки и заставляю обхватить мою грудь. Я провожу рукой по его выпуклости, слегка сжимая ее каждый раз, когда заставляю его сжать мою грудь. Когда он легонько ущипнул меня за сосок, я закрыла глаза и застонала: — Это так приятно, папочка. Я хочу тебя. Я…
— Нет! Это должно прекратиться. Я твой отец, черт возьми! — кричит он и отталкивает меня.
Я не думаю, что он хотел навредить мне, но он намного сильнее меня, и я теряю равновесие, спотыкаясь об одну из множества оставшихся на полу маминых вещей. На этот раз я не смогла выпрямиться и, падая, ударилась спиной об угол их кровати. Я вскрикиваю и переворачиваюсь на живот, а из моей груди вырывается отвратительное рыдание.
Я облажалась. И продолжаю это делать, но я никогда не чувствовала себя такой нежеланной и нелюбимой, как сейчас, и это моя вина.
Но затем он оказывается рядом, подхватывает меня своими сильными руками и осторожно кладет на кровать, предварительно убрав туалетные принадлежности, которые не попали в мамины чемоданы.
— Мне чертовски жаль, милая. Я не хотел давить на тебя, клянусь. Если бы ты знала, как я сожалею.
Его голос принадлежит сломленному, отчаявшемуся, испуганному человеку, и я знаю, что он искренне говорит о том, что не хотел причинить мне боль… не то чтобы это избавило меня от боли в спине.
— Покажи мне, где болит, милая.
Я не могу смотреть ему в глаза, поэтому переворачиваюсь на живот и зарываюсь лицом в мамину подушку, продолжая рыдать. Я понимаю, что это ее подушка, по запаху сухого шампуня, которым она пользуется, и сбрасываю ее с кровати.
Не похоже, что она ей понадобится.
Я завожу руку за спину и указываю на то место, где болит сильнее всего, пока мои слезы пропитывают одеяло.
Я вздрагиваю, когда ощущаю легкое, как перышко, прикосновение его губ и царапанье его бороды по моей спине, где скоро появится огромный уродливый синяк. Когда он забирается на кровать, его вес заметно прогибается, и я чувствую, как он нависает надо мной.
— Я… — поцелуй — так… — поцелуй — сожалею… — поцелуй — милая.
Мои слезы высыхают одна за другой, пока
