монументъ поэту, и зданіе, гдѣ разработывается наука, были загнаны на дворъ; точно будто ихъ держали въ черномъ тѣлѣ и не пускали даже скрасить будничную и казенную обстановку губернскаго города.
— Пойдемте, вотъ прямо, крикнулъ Горшковъ. Видите дверь, она видно въ сѣни выходитъ, гдѣ мы вчера были.
И всѣ трое зашагали по длинному двору, вымощенному мелкимъ булыжникомъ. Дверь указанная Горшковымъ, дѣйствительно привела въ сѣни, гдѣ они были наканунѣ; но въ правленіе оттуда нельзя было попасть прямо. Швейцаръ указалъ имъ на дверь въ боку, черезъ которую они вступили въ длинный, узкій и темнѣйшій корридоръ. Онъ имъ напомнилъ нижній корридоръ ихъ гимназіи, гдѣ происходили всѣ тайныя школьныя дѣла. Пройдя этотъ корридоръ, они вышли на маленькую площадку съ однимъ окномъ. Направо дверь съ надписью: Инспекторъ студентовъ-, налѣво двое дверей: одни въ студенческую шинельную, другія на лѣстницу въ аудиторіи.
Горшковъ сдѣлалъ рожу, взглянувши на инспекторскія двери. Вотъ оно, подумалъ онъ, ближайпіее-то начальство! но тотчасъ же сообразивши себѣ, что онъ вольнослушатель, тряхнулъ небрежно головой. Въ углу, на лавкѣ, у окна сидѣлъ сторожъ. По наружности онъ былъ весьма невзраченъ: рожа красная, носъ картофелиной, изобличающій употребленіе спиртуозовъ, вѣчно небритый подбородокъ, слѣды табаку и плотно стриженные волосы съ просѣдью. Горшковъ очень бойко спросилъ его: куда пройти въ правленіе? Сторожъ посмотрѣлъ на него, какъ на новичка, и прежде нежели отвѣчать на вопросъ, сталъ самъ задавать ему вопросы: откуда онъ и когда пріѣхалъ, и куда поступаетъ. Къ бесѣдѣ присоединились Абласовъ и Телепневъ, и черезъ пять минутъ узнали, что сей невзрачный сторожъ лице не малое, что онъ состоитъ при инспекторѣ разсыльнымъ и швейцаромъ, что отъ него исходятъ призыванія къ суду и расправѣ, что онъ есть вѣстникъ золъ и радостей, ибо черезъ него проходятъ всѣ письма, посылки и деньги студентамъ. Узнали они также, что зовутъ его Дементьевъ или по-студеически Демка. Онъ-то и былъ настоящій университетскій швейцаръ, не смотря на то, что онъ носилъ только названіе разсыльнаго. Демка имъ разсказалъ, какъ пройти въ правленіе, какъ зовутъ синдика и объявилъ имъ, чтобы они не мѣшкали въ правленіи, ибо-де Ѳедоръ Ивановичъ, инспекторъ, поѣдетъ къ попечителю, а явиться имъ слѣдуетъ сейчасъ' же, такой ужь порядокъ.
Полѣзли они наверхъ. На первой площадкѣ они увидѣли стеклянную дверь съ надписью: аудиторіи, — и всѣ трое полюбопытствовали заглянуть. Прямо стояли большіе часы, немножко подальше, за дверью, большая черная доска съ надписью: объявленія инспектора студентовъ. Вѣшалка и три физіономіи сторожей составляли всю обстановку. Одинъ изъ нихъ стоялъ у дверей и держался за ручку. Въ этомъ, вѣроятно, заключалась вся его обязанность. Поднявшись на самый верхъ, они прошли въ правленіе занимавшее рядъ маленькихъ комнатъ съ крошечными окнами. Ихъ провели въ присутствіе, гдѣ синдикъ отобралъ ихъ бумаги, сказалъ, что они могутъ быть приняты и велѣлъ явиться черезъ два дня; объ инспекторѣ ничего не упомянулъ. Синдикъ былъ маленькій человѣкъ съ огромнымъ крючковатымъ носомъ, плотно стриженный и въ золотыхъ очкахъ. Говорилъ онъ очень сладко и показался нашимъ гимназистамъ чрезвычайно добрымъ и пріятнымъ человѣкомъ.
— Такъ идти къ инспектору, аль не идти? спросилъ Горшковъ, спускаясь по лѣстницѣ.
— Ты слышалъ, что идти, замѣтилъ улыбаясь Абласовъ. Демка улыбнулся имъ со своей скамейки, и прошамкалъ:
— Идите поскорѣй, а то уѣдетъ.
Отворивши дверь въ инспекторскую квартиру, Горшковъ съ компаніей очутились въ низкой комнатѣ со сводами, раздѣленной перегородкою на двѣ неравныя половины. Первая— служила чѣмъ-то въ родѣ передней для сниманія шинелей, вторая, большая половина, играла роль пріемной. Стѣны ея были окрашены желтой краской, что не мѣшало ей, однако, походить на подвалъ.
Весьма мрачнаго вида служитель, въ какомъ-то долгополомъ сюртукѣ, спросилъ нашихъ пріятелей, чего имъ нужно? и затѣмъ объявилъ, что Ѳедоръ Ивановичъ сейчасъ выйдутъ, и они могутъ подождать.
А въ пріемной былъ уже народъ, чающій инспекторскаго выхода. Вдоль правой стѣны стояло человѣка четыре: одинъ по всѣмъ признакамъ, поступающій и трое студентовъ, изъ которыхъ два матерыхъ, лѣтъ по двадцати-пяти, если не больше, съ загорѣлыми лицами; у одного изъ нихъ было совершенно монгольское лицо, толстыя губы и совершенно выпятившія скулы; третій студентъ — горбатенькій, ростомъ въ полтора-аршина, съ закинутой назадъ головой и зачесанными за уши плоскими волосами. Онъ, то и дѣло, ежился, точно хотѣлъ вылѣзть вопъ изъ воротника. Всѣ трое были въ мундирахъ, при шпагахъ, и съ трехуголками въ рукахъ. На первомъ «изъ двухъ крупныхъ студентовъ надѣтъ былъ прекуріознѣйшій мундиръ. Этотъ мундиръ навѣрно служилъ десятерымъ и обладалъ способностью растягиваться по всевозможнымъ тѣлосложеніямъ и формамъ. Горшковъ, Абласовъ и Телепневъ стали по лѣвую руку и оглядывали студентовъ; тѣ, въ свою очередь, смотрѣли на нихъ. Царствовала тишина. Горшковъ, при всей своей болтливости, не рѣшался вслухъ дѣлать замѣчанія. Имъ пришлось подождать минутъ пять. Дверь слѣва отворилась и выступила фигура инспектора студентовъ, Ѳедора Ивановича Ранге. Ѳедоръ Ивановичъ изображалъ собою, по мнѣнію туземныхъ остряковъ, то самое, чѣмъ обозвалъ Хлестаковъ Землянику; и дѣйствительно, если взглянуть на него въ профиль, то было нѣчто похожее на голову животнаго, изображаемаго обыкновенно на вывѣскахъ гастрономическихъ лавокъ. Губы и носъ выдались впередъ, все лицо собралось какъ-то къ одному мѣсту и Ѳедоръ Ивановичъ выпячивалъ это мѣсто впередъ, желая точно брать верхнимъ чутьемъ. Сплюснутая голова его прикрыта была темнокоричневымъ парикомъ, какіе обыкновенно носятъ плѣшивые отставные генералы. Вицмундиръ съ узкими рукавами и широкими фалдами сидѣлъ на Ѳедорѣ Ивановичѣ по начальнически, открывая его грудь, прикрытую туго-накрахмаленною манишкою, на которой красовался Станиславъ съ короной. Ноги Ѳедора Ивановича втиснуты были въ узѣйшіе на штрипкахъ панталоны, и онъ выступалъ выворачивая носки, точно собираясь стать въ пятую позицію. Сдѣлавши нѣсколько шаговъ отъ двери, онъ дѣйствительно сталъ въ эту позицію по срединѣ комнаты.
— Господинъ Вернеръ! произнесъ онъ рѣзкимъ и гнусавымъ голосомъ, который очень напомнилъ Горшкову голосъ незабвеннаго Тонки. Горбатенькій студентикъ, опустивши шляпу внизъ, выступилъ впередъ.
— Г. Вернеръ, началъ опять инспекторъ, во время вы являетесь. Медицинское свидѣтельство имѣете?
— Я прислалъ изъ деревни, отвѣчалъ горбатенькій.
— Этого недостаточно-съ, прозудѣлъ инспекторъ, вы подвергнетесь аресту во время зимнихъ вакацій.
— Да помилуйте, Ѳедоръ Ивановичъ, за чѣмъ же два свидѣтельства?
— Если вамъ говорятъ, что надо, — то надо! И повернувшись къ другимъ отрѣзалъ: не угодно ли вамъ итти и не оправдываться, когда вы провинились.
Несчастный, горбатенькій студентъ, помявшись на одномъ мѣстѣ и закинувъ голову назадъ, вышелъ.
„Ну это гимназіей пахнетъ“, подумали въ одно время наши пріятели.
Инспекторъ подступилъ къ первому матерому студенту.
— Г. Кабановъ, вы были вчера опять въ нетрезвомъ видѣ.
— Никакъ нѣтъ-съ, отвѣтилъ отрывисто и сиплымъ голосомъ Кабановъ.
— Г. помощникъ инспектора, Евментій филиповичъ Глистовъ, довелъ до моего
