и ворочается, хрустя полкой, какой-то толстый тип: иногда даже руку вниз свешивает, похожую на набор сосисок, одна из которых перерезана обручальным кольцом…
В общем, если бы меня воспитали чуть похуже, я бы им все высказала, а так приходится терпеть и пережидать дорогу… Ну и день рождения у меня в этом году!
Прямо во время этой мысли мне приходит СМС. Я достаю свой старый кнопочный телефон (терпеть не могу эти новомодные «смартфоны», в которые все ходят уткнувшись) и смотрю на экран. Поздравление от мамы с совершеннолетием, пожелание здоровья, счастья, активности, самостоятельности, ответственности в выборе будущей профессии и семьи… Набирая маме «спасибо», я вдруг вспоминаю про своего молодого человека Владимира. Я ему так и не позвонила! И как только могла забыть! Надо бы позвонить сейчас, но я не решаюсь: он может понять, что я о нем вспомнила только посреди дороги… Ладно, что делать: позвоню уже из Липецка и извинюсь. Или, если будет звонить с поздравлениями, отвечу и тоже извинюсь…
Я вдруг чувствую себя очень уставшей. Как будто мне не 18 лет исполнилось, а 70. Не понимаю: неужели радоваться жизни действительно могут только дураки или невоспитанные люди?..
…Эта моя мысль про невоспитанных дураков вдруг подтверждается, когда я, наконец, выхожу из поезда со своей сумкой и выискиваю глазами встречающих меня родственников.
На фото в электронной почте они выглядели не очень разборчиво, но вроде бы прилично. Однако фото, как оказалось, не могли отобразить их поведения.
Только я ставлю ногу на платформу, как меня окликает ужасный, пронзительный женский голос:
— Ва-а-арь! Ва-а-аря-а, давай сюда-а, вот мы где стоим-та!
Я вздрагиваю, чуть не спотыкаюсь и смотрю в направлении крика. А там стоит, подготовительно растопырив объятия, приземистая женщина (будь я плохо воспитана, я бы назвала ее теткой): полная, квадратная, в аляпистом сарафане в огромные красные розочки (из-под сарафана торчат кривые ноги в черных носках и шлепанцах). Прическа у нее как парик — короткие и курчавые волосы, покрашенные в неестественно-желтый цвет. Лицо тети тоже квадратное, обвисшее, нос грушей, зато маленькие глаза обведены черным, и в ушах — золотые колечки-сережки. А рядом с ней подпрыгивает мальчишка: наверняка внук. Ему лет восемь-девять — как раз такой возраст, который я больше всего не люблю у мелюзги. Он курчавый и белобрысый, как бабушка, только сам по себе, а не от краски. У него пухлые руки и ноги, круглые щеки и круглые карие глаза, которыми он на меня пялится без всякого стеснения с наглым видом.
В это время моя родственница нетерпеливо и еще более визгливо восклицает:
— Варьк! Ты че же не идешь! Это я, тетя Лена твоя! Давай сюда-то!
Что же делать, я «даю», то есть подхожу к ним, вежливо уворачиваюсь от родственных объятий и говорю «здравствуйте».
— Приве-ет! — орет мальчишка на весь вокзал, подпрыгивает чуть ли не выше моей головы и в прыжке бьет меня по плечу, а потом хохочет. Я натужно улыбаюсь и потираю плечо. Тетя Лена восклицает:
— Ой, Илюшка, хулиган ты какой, ой! — и тоже хохочет.
Весь вокзал и, наверное, пол-Липецка смотрят на нас. Я прижимаю к себе сумку и пытаюсь ей как-то загородиться, чтобы никто не увидел мое лицо. Не тут-то было: тетя Лена вдруг мощным рывком забирает сумку у меня и кричит:
— Да давай вещички-то свои! И пошлите, пошлите скорей, нас такси ждет!
«Пойдемте, а не пошлите!» — стонет внутри меня моя врожденная грамотность, но я скриплю зубами и молчу.
Мы приходим к пыльному старому такси, где нас ждет нетерпеливый водитель. Сразу же он вжимает газ в пол и разгоняется с диким ревом. Мотор громко свистит: видимо, никто не догадался подтянуть ремень генератора. Бабушка тоже обычно встречала меня на такси, но хотя бы выбирала приличные, проверенные фирмы…
По дороге тетя Лена и внук Илья даже не пытаются помолчать при таксисте, который совершенно чужой человек и мало ли что может про нас подумать. Они продолжают представление; тетя настойчиво спрашивает, как я доехала и почему такая бледная: нет ли у меня, например, запоров или еще каких проблем с желудком. После этого она интересуется, зачем это у меня такие длинные волосы. Лучше бы, по тетиному мнению, я их обрезала и «постриглась покрасивЕе». «ПокрасИвее!» — опять стонет внутренний голос, но я снова молчу: а что делать.
Вдруг Илья, который до того развлекался ковырянием обивки двери, орет: «Баушка, а подарить мы забыли!» Тетя замолкает, снимает с плеча огромную дамскую сумку… нет, сумищу из коричневой потертой кожи, долго роется в ней, кряхтя и повизгивая, наконец триумфально извлекает огромный флакон из прозрачного красного стекла и пихает прямо мне в лицо.
— Тебе вот, с днем рождения, — говорит она улыбаясь (одного зуба впереди у нее нет, зато рядом сразу три — с золотыми коронками). — Смотри какие хорошие духи-то. Надолго хватит. Я такие лет пять назад себе купила, так до сих пор они не кончилися. А эти мне кума подарила, а я думаю, и куда их девать? А тут ты приехала. Вот, думаю, тебе и суну, куда мне их!
Я пытаюсь сохранить нормальное выражение лица, но это после услышанного не так-то просто. Она надо мной нарочно издевается или искренне такая глупая?
Пока я размышляю над этим, тетя Лена говорит «дай-ка я тебя ими брызну», снимает крышечку и окатывает меня мощной струей такого сладкого и удушливого запаха, что я начинаю отчаянно чихать. Илья тоже чихает, вытирает нос пальцами, и вытирает пальцы об переднее сиденье. Таксист чихает, кашляет и говорит:
— Что, недорого стоит? Где купили? А то у моей как раз юбилей, не знаю, че дарить.
Тетя Лена принимается объяснять и оставляет меня в покое. Я сижу прямо, стараюсь не дышать, смотрю в окно и мечтаю только об одном: принять душ.
Но мои планы опять срываются. Родственники, оказывается, живут не в квартире, а в очень старом, рассохшемся деревенском доме, сером и щелястом от времени. Окна у него треснутые и заклеенные скотчем, крыша просевшая, как шляпа, надвинутая на брови. Дом стоит на маленькой узкой улочке, где на дороге такие ямы, что таксист отказывается туда заезжать, и метров пятьсот мы бредем пешком. Но я даже рада: на воздухе жуткие духи немного выветриваются.
— Ты, Варька, небось, в туалет с дороги хочешь? — громогласно, на всю улицу, спрашивает тетя Лена, отпирая кривую калитку в сером заборе. — Он у нас вон там, на дворе. Во-он, за сараем.
— Я первый! —
