— дак жывота лишыт.
20. Как приходят мужики новогоро́дяна,
А приходят ко чесной вдовы со жалобой:
«Ты чесна вдова Омельфа Тимофеевна!
Ты уйми-тко, уйми своё чядышко милоё,
Укроти-ко-се его серцо ретивоё!
25. Ишша ты не уймёш, дак мы сами уймём:
Ишша купим мы зельица на петьсот рублей,
Придаим мы веть Васьки смёртку скорую,
Укоротам у Василья веку долгого,
Да полишым мы у Васьки да свету белого!»
30. Ишша это Василью-то за беду стало,
За великую досадушку показалосе, —
Говорыт он своей маменьки родимое:
«Уш ты ой еси, маменька родимая!
Ты оддай-ко меня ноне за учителя
35. Как учицьсе мне грамотку тарханьскую[7]
Когда выуцюсь я грамоту тарханьскую,
Я тогда с мужыками при/управлюсе!»
А оддает его матушка за учителя
А уцицсе ему грамотку тарханьскую.
40. А и Васьки-то грамотка скоро далась,
А скоре того в ум ему поняласе же.
Он выуцилсе же в грамотку тарханьскую;
Он брал-де казны себе бещотное,
Он пошол-де Василей на цареф кабак,
45. Откупил он вина три сороковоцки.
Он перву сороковоцьку на плецё здынул,
Он фторую сороковоцьку взял пот пазуху,
Он третью сороковоцьку ногой катит, —
А прикатил-де он бочьку да до шырокого двора.
50. Он поддёрнул-де чан дак середи двора;
Наливал-де он чан дак зелена вина;
Он спускал-де веть цяроцьку серебрену,
Он серебряную цяроцьку позолочену,
Он не малу, не велику — полтора ведра.
55. Он на цяроцьки-то потписи всё потписывал:
«Да хто выздынёт эту цяроцьку единой рукой,
Да хто выпьёт эту цярочьку к едину духу,
Состоит у Василья пот черляны́м вязом, —
Тот и будёт-де Васеньки названой брат!»
60. Он писал-де ерлыки, за/печатывал,
Запечатывал, по улицям розбрасывал.
Тут идёт-де Фома Толстокожевникоф;
Он берёт-де ёрлык да роспечатывал,
А роспечатывал ёрлык дак сам просматрывал:
65. «Мне итти было к Васьки на почесьён пир —
Хлеба-соли-де исть да вина с мёдом пить!»
Как подходил Фома дак ко красну крыльцу,
И заходил Фома на красно крыльцо,
А ступаёт к Василью-то на шырокой двор.
70. Он примался за чарочьку единой рукой,
Выпивал-де он цяру к едину духу,
Становилсе к Василью-ту пот черленой вяс.
А ишше бьёт-де-ка Васька черляным вязом, —
А у Фомы-то веть кудерьцы не тряхнуцьсе,
75. Да и сам-де Фома-то не ворохницьсэ.
А и стал-де Фома Васьки названой брат.
А идёт-де Костя Новоторжанин;
Он берёт-де ерлык дак роспечятывал,
Роспечятывал ерлык, сам просматрывал:
80. «Доитти было к Васеньки на почесьён пир —
Хлеба-соли где-ка исть да вина с мёдом пить!»
А как подходит-де Костя ко красну крыльцу,
А заходит-де веть Костя на красно крыльцо,
Он ступаёт к Василью на шырокой двор.
85. Он прымалсэ за чярочьку единой рукой,
Выпивал-де он чярочьку к едину духу,
Становилсэ к Василью пот черленой вяс.
Ишше бьёт-де Василей черляным вязом, —
А как у Кости-то кудерьци не тряхнуцьсе,
90. А и сам-де веть Костя не ворохницсэ.
Тут и стал-де веть Костя Васьки названой брат.
А идёт-де Потанюшка Хроменькой,
О клюку-де Потанюшка потпираицсэ.
Да ко Васильёву двору сам прыближаицсэ.
95. Он берёт-де ёрлык да роспечятывал,
А роспечятывал ёрлык, сам просматривал:
«Мне идти было к Васьки на почесьён пир
Хлеба-соли-де исть дак пива с мёдом пить!»
Он заходил к Василью на красно крыльцо,
100. Он ступаёт к Василью на высокой двор,
Он прымаицсэ веть за цяроцьку единой рукой,
Выпиваёт он цяроцьку к едину духу,
Становицсэ к Василью пот черленой вяс.
Ишше бьёт-де Василей черляным вязом, —
105. Да у Потаньки русы кудерьци не тряхнуцьсе,
А и сам-де Потанюшка не ворохницсэ.
Да и стал-де Потанюшка Васьки названой брат.
Тут идут мужыки новогородена,
А берут они ерлык дак роспечатывают,
110. Роспечатывают ерлык, сами просматривают:
«Нам идти было к Васеньки на почесьён пир
Хлеба-соли-де исть да вина с мёдом пить!»
Заходили-де к Васеньки на красно крыльцо,
А ступали к Василью на шырокой двор,
115. А прымалисе за чярочку семёрыма же,
И выпивали эту чяру десетёрыма же.
Ишше это-де Васеньки за беду стало,
За великую досадушку показалосе.
Тут начял-де Васенька по двору похажывать,
120. Он черленым своим вязиком дак стал помахивать,
Он стал мужыкоф дак поколацивать.
А поползли мужыки больше о́карать[8]
А которы ушли, да кои тут слегли:
«Кабы не пито у Васеньки, не уедёно, —
125. Вековесьноё безвечьецё залезёно!»
Собраласе тут дружинушка у Васеньки хоробрая.
А говорыл он своей маменьки родимое:
«Уш ты ой еси, маменька моя родимая!
Ишше дай мне благословеньё идти дак за синё морё
130. А ко тому-де ко граду да Еруса́лиму,
Во святой нам святыни да помолитисе,
Ко гробницы Христовой прыложытисе,
Во Ердани-реки нам приоммытисе,
На плакуне-травы нам покататисе».
135. Говорыт его маменька родимая:
«Уш ты ой еси, Василей сын Буславьевиць!
А не ходи ты, Василей, за синё морё —
Потеряш ты, Василей, свою буйну голову!»
Ишше этому Василей не поваровал.
140. А снастили-соружали они черле́н кара́пь,
Собралась их дружинушка хоробрая,
Отвалили ребятушка за / синё морё.
Они шли-де по морюшку по синему,
Доходили до града Ерусалима,
145. Становили свой карабель черленой же,
Выходили на прыстань на карабельнюю
А пошли-де во святую святыну молитисе.
Во святой-де святыни помолилисе,
Ко гробници Христовой прыложылисе,
150. Во Ердани-реки они приоммылисе,
На плакуне-травы они покаталисе,
А пошли-де ребятушка на черлен карапь.
Отвалили ребятушка за синё морё.
А пот<д> те жа веть горы Сарацынския;
155. Потходили пот<д> горы Сарацынские.
Говорыт-де Василей сын Буславьевиць:
«Уш ты ой еси, Фама Толстокожевникоф!
Ты прымахивай-ко парусом о круту гору;
Уш ты ой
