сословия. Рыцарская доблесть ценилась несравненно выше добродетелей скромного и трудолюбивого ремесленника. Каждому, таким образом, предназначалось особое место, и попытка изменить свое положение, перешагнуть через жесткие границы, отделявшие третье, податное, сословие от высших, рассматривалась церковью как нарушение порядка, установленного божественным провидением. Каждый индивид должен руководствоваться нормами поведения, обусловленными его положением. «То, что подобает и пристойно одному, является порочным для другого», — говорил проповедник XV в. Бернардино Сьенский.
В период расцвета феодализма сословная иерархия оставалась незыблемой, ибо опа соответствовала уровню развития общества. Более того, в рамках каждого сословия существовал ряд обособленных мирков, порожденных самой спецификой феодального строя. Такими мирками были крестьянские общины, ремесленные цехи, купеческие гильдии, корпорации врачей, аптекарей, нотариусов и пр.
В рамках третьего, сословия могучим стимулом, толкавшим людей одного статуса, одного занятия к сплочению, была ограниченность экономических возможностей, трудности существования. Происхождение, как правило, предопределяло выбор занятия, основное направление жизненного пути человека. Человек вступал на жизненное поприще уже в качестве члена определенной группы. Таким образом, его судьба гораздо больше зависела от внешних обстоятельств, чем от него самого, от его личных качеств. Повседневная практическая деятельность горожанина, причем не только производственная, но и его быт, регламентировалась мелочными уставами и неписаными нормами. Каралось любое отклонение от стереотипа поведения. Сама система взглядов человека, отношение к разным этическим категориям, «его духовная жизнь находились под бдительным контролем не только церкви, но и той социальной группы, к которой он принадлежал (хотя и неправомерно говорить о полном поглощении индивида обществом). «Корпоративность общественной жизни в средневековой Европе препятствовала развитию человеческой индивидуальности, сковывая ее инициативу, лишая ее возможности искать новых путей жизни, подчиняя сознание единицы коллективному сознанию группы»{13}.
В Италии в силу ее социальных и экономических особенностей светские черты в идеологии издавна были выражены сильнее, чем в других регионах Европы. В стране, где феодализм коренным образом трансформировался в результате усиления городов и подчинения им феодальной знати, горожане почувствовали себя хозяевами жизни, а не приниженным сословием. В сущности господство традиции, авторитета, догмы никогда не ощущалось итальянскими горожанами в такой степени, как в других европейских странах. Бурная жизнь итальянского города, происходившие в нем экономические и социальные перемены уже в XI–XIII вв. ослабляли, а затем разрывали узкие рамки сословий и внутрисословных корпоративных объединений, постепенно освобождали людей от бесчисленных ограничений и запретов, сковывавших их в предыдущую эпоху. Для горожанина становилось неприемлемым пассивное следование по традиционному пути, унаследованному от предков. Кругозор итальянцев, связанных в XIV–XV вв. интенсивной деятельностью со многими странами мира, еще более расширяется. Их жизненная практика вступает в непримиримое противоречие с идеологией аскетизма вообще, со средневековой концепцией богатства, исходящей из представления, что накопление средств является занятием, недостойным доброго христианина, в частности. Флорентийский купец среднего достатка Паоло да Чертальдо, написавший в 60-х годах XIV в. «Книгу о добрых обычаях», наставляет деловых людей: «Непрестанно прилагай всяческие старания и стремись к наживе и не говори: если я сегодня и обретаюсь в этом мире, меня не будет здесь завтра, и я не хочу оставить после себя большое состояние, потому что у меня нет детей, мои родители не питают ко мне любви и они [по своей натуре] таковы, что, ежели я оставлю им целый город, они за короткое время расточат, изничтожат и промотают его. Ибо ты не знаешь, долго ли будешь жить, и не ведаешь своей судьбы. В самом деле, я видел, как прославленные короли, знатные сеньоры, богатые горожане и купцы еще при жизни теряли свое имущество и жили в нужде»{14}.
Предприимчивым пополанам была свойственна жажда обогащения. Чертальдо убежден в том, что за свое имущество надо бороться, так как оно является предметом вожделения всех окружающих, и его труднее сохранить, чем свободу или женщин{15}.
Разнообразие типов дельцов, далеко не всегда скупых, нередко понимающих толк в радостях жизни, порой образованных и увлеченных искусством, отличавшихся сильным характером и бурным темпераментом, — характерная черта Италии этого времени. Необычайно колоритна фигура купца авантюристического склада Бонаккорсо Питти, выходца из старинного флорентийского купеческого рода. В 1375 г., 18 лет от роду, «желая странствовать по свету и искать своего счастья»{16}, он предпринял свое первое путешествие. Бонаккорсо мечтал не только о наживе. Расчетливый делец, человек, сумевший разбогатеть и занимавший видные посты во флорентийской синьории, он в то же время — азартный игрок, порой проигрывавший целые состояния. В его хронике упоминания об удачных торговых и ростовщических сделках, покупках домов и земель перемежаются рассказами о путешествиях, дипломатических поручениях, которые он выполнял весьма успешно, необычайных приключениях, когда не раз ему удавалось избежать гибели лишь благодаря своей смелости и удачливости. Отчасти из-за своего неуемного стремления к странствиям он много раз бывал в Париже, посещал Англию, объездил Нидерланды и Германию. Он гордится этими путешествиями и в заключительной части хроники дает длиннейший их перечень. Чувство собственной значимости не оставляет Бонаккорсо, описывает ли он, как подверг себя смертельной опасности, отправившись в Рим по прихоти понравившейся ему дамы, как он, проиграв все деньги герцогу Брабантскому, не пал духом и тотчас принял участие в танцах во дворце, как он после вторжения англичан во Францию присоединился к бургундскому войску, «желая принять участие в столь важных событиях»{17}, и т. д. Даже при описании исторических событий, оказавших серьезное влияние на жизнь общества, его личность неизменно остается на первом плане.
Формирование людей нового типа приходится в основном на бурное XIV столетие. Преобразование экономики положило начало свободной конкуренции. Предприниматель или купец оказывались одинокими в ожесточенной борьбе с соперниками. Перипетии политической жизни еще более осложняли их положение. В этих людях несгибаемая воля нередко сочеталась с неразборчивостью в средствах. С горечью пишет флорентийский нотариус Лапо Маццей в 1400 г.: «В грустном мире, где мы живем, девятьсот из тысячи живут, как бараны, пригнув голову к земле, исполненные безумия и скверных мыслей… каждый зол, жаден, нечестив, высокомерен, завистлив, любит только себя, а если и высказывает любовь к другому, то по способу купцов: дай мне — и я тебе дам»{18}. Лейтмотивом «Воспоминаний» его современника, преуспевающего купца Джованни ди Паголо Морелли, являются слова: «Не доверяй кому бы то ни было — своему слуге, любой женщине или мужчине, которые находятся в твоем доме, будь то родственник или чужой». «Сто раз проверь друга или, вернее, того, кого ты считаешь другом, прежде чем ты ему доверишься»{19}. Чертальдо советует рассказывать о своих делах лишь немногим людям, на которых можно положиться,
