Новобрачные направились к выходу. Доктор отступил в тень при их приближении. К его замешательству и удивлению, графиня узнала его. Он расслышал, как она сказала мужу:
— Одну минуту, я вижу друга.
Лорд Монтберри остановился и поклонился. Графиня взяла доктора за руку и крепко сжала ее. Доктор чувствовал, как сквозь вуаль сияли ему навстречу черные всепроникающие глаза.
Графиня шепнула эти странные слова и вернулась к мужу. Прежде чем доктор сумел опомниться, лорд и леди Монтберри сели в ожидающую их карету и уехали.
На улице возле дверей церкви стояли три-четыре члена клуба, как и доктор Уайброу явившиеся на свадьбу из любопытства. Чуть поодаль прогуливался брат невесты. Он, видимо, хотел рассмотреть получше при ярком дневном свете человека, с которым говорила его сестра. Смелый взгляд устремился в лицо доктора. В нем мерцали отблески подозрения и угрозы. Вдруг тучи рассеялись. Барон улыбнулся с очаровательной вежливостью, приподнял шляпу, поклонился доктору, как другу, и ушел.
Члены клуба составили на ступенях церкви совещание. Начали с барона.
Затем перешли к лорду Монтберри.
— Невозможно. Он не сможет взглянуть в глаза своим арендаторам — они знают историю с Агнессой Локвуд.
— В Шотландию.
— Всего на две недели. Затем вернутся в Лондон — и за границу.
— Как знать? Видели, какой взгляд она бросила на Монтберри, когда подняла вуаль? На его месте я бежал бы без оглядки. Вы видели, доктор?
Но доктор был уже далеко. Он вовремя вспомнил о своих больных и последовал примеру барона Ривера. За эту неделю он и так наслушался досыта клубной болтовни.
— Видите ли, одним шагом больше на пути к концу! — бормотал он себе под нос по дороге. — Интересно бы знать, к какому концу?
Глава IV
В день свадьбы Агнесса Локвуд сидела одна в маленькой гостиной своей лондонской квартиры и жгла письма лорда Монтберри.
Графиня Нарона, описывая соперницу в разговоре с доктором Уайброу, намеренно не упомянула об одной черте ее внешности, привлекавшей каждого, кто хотя бы раз встречался с ней. От нее исходили волны доброты и нравственного здоровья, веяло спокойствием чистой души. Агнесса Локвуд выглядела моложе своих лет. Свежий цвет лица, легкая застенчивость в манерах, ясные глаза делали ее похожей скорей на молодую девушку, чем на женщину, приближающуюся к тридцати летнему возрасту. Она жила одиноко со старенькой няней, пользуясь скромным небольшим доходом, едва достаточным для существования обеих.
На лице Агнессы не было видимых признаков волнения. Она медленно разрывала тонкие листы и бросала в огонь, словно нарочно разведенный для этого в камине. К несчастью для нее самой, Агнесса принадлежала к числу женщин, чувства которых столь глубоки, что не могут быть облегчены рыданиями. Бледная и спокойная, холодными, чуть дрожащими пальцами она рвала письма и предавала пламени, не перечитывая.
Последнее письмо трепетало в руках девушки. Агнесса никак не могла заставить себя отправить вслед за остальными последнее свидетельство, оборвать последнюю ниточку, связывающую ее с любимым, когда вошла няня и спросила, примет ли она мистера Генри, то есть младшего отпрыска фамилии Вествиков, столь громогласно объявившего о своем презрении к брату в курительном салоне клуба.
Агнесса колебалась. Слабый румянец разлился по ее лицу. Когда-то в давние времена Генри Вествик признался ей в любви. Девушка в свою очередь открыла ему, что сердце ее принадлежит его брату. Генри Вествик покорился судьбе, и с тех пор молодые люди поддерживали только родственные и дружеские отношения, в которых никогда не возникало никакой неловкости. Но сейчас, в день бракосочетания ее возлюбленного с другой женщиной, свидание с Генри было Агнессе чем-то неприятно. Старая нянюшка заметила нерешительность девушки и, сочувствуя молодому человеку, которого знавала еще в колыбели, замолвила за него словечко.
— Он говорит, что уезжает, девочка моя. Он просит разрешения проститься.
Такой оборот событий возымел действие. Агнесса решилась принять кузена.
Генри вбежал в комнату столь стремительно, что успел заметить догоравшее в камине письмо. Агнесса торопливо заговорила.
— Вы уезжаете так неожиданно, Генри. По делу? Для развлечений?
Не отвечая, он указал на пылающие листки и груду черного пепла.
— Вы уничтожаете письма?
— Да.
— Его письма?
— Да.
Молодой человек осторожно взял ее за руки.
— Простите, я не хотел вам помешать в такую минуту. Вы хотите побыть одна. Я ухожу, Агнесса. Увидимся по возвращении.
Она со слабой улыбкой сделала ему знак сесть на стул.
— Мы знаем друг друга с детства, Генри! Чего же мне стесняться в вашем присутствии? Зачем мне иметь от вас тайны? Несколько дней назад я отослала вашему брату все его подарки. Мне посоветовали пойти дальше, не оставить ничего, чтобы напоминало о нем, — словом, сжечь письма. Я приняла совет, но, признаюсь, колебалась, прежде чем уничтожить последнее послание. Нет, не потому, что оно было последним, но вот почему!
Девушка разжала пальцы и показала юноше прядь волос Монтберри, перевязанную золотым шнурком.
— Ну, да все равно! Пусть отправляется туда же.
Она швырнула волосы в огонь и некоторое время молча стояла у камина спиной к Генри, глядя на вспыхнувшее пламя. Генри сидел на предложенном ему стуле со странным выражением лица: глаза его застилали слезы, но брови были угрюмо сдвинуты.
— Будь он проклят! — пробормотал про себя юноша.
Девушка справилась с волнением и заговорила.
— Зачем вы едете, Генри?
— Я расстроен душевно, Агнесса. Мне нужна перемена.
Девушка промолчала. Лицо Генри ясно говорило ей, что лишь она сама была причиной его душевного расстройства, что он думал и думает только о ней, но мысли Агнессы были не с ним, а с тем человеком, который бросил ее. Она опять повернулась к огню.
— Правда ли, — возобновила девушка разговор после продолжительного молчания, — что они венчались сегодня?
Молодой человек ответил нелюбезно, одним словом:
— Да.
— Вы были в церкви?
Генри удивленно взглянул на нее.
— Был ли я в церкви? Я скорее отправился бы в…
Юноша удержал себя.
— Как вы можете спрашивать? — прибавил он тихим тоном. — Я больше не говорил с Монтберри, я даже не виделся с ним! Брат поступил с вами как последний негодяй и дурак.
