воздух. Солнце всходило. На ясном небе белела снеговая, двуглавая гора. «Что за гора?» — спросил я, потягиваясь, и услышал в ответ: «Это Арарат». Как сильно действие звуков!»
То был вовсе не Арарат. Однако, захваченный воображением, аллитерационной силой «действия звуков», Пушкин «жадно глядел... на библейскую гору, видел ковчег, причаливший к ее вершине с надеждой обновления и жизни — и врана и голубицу излетающих, символы казни и примирения...».
А глядел он не на библейскую гору, а на Арагац. Было ли это собственной «ошибкой Пушкина», как сказано в примечаниях к «Путешествию»? «Из Гумров виден не Арарат, а Алагёз; очевидно, гору ему назвали ее армянским именем — Арагац»[2]. Да, слово Арагац фонетически ближе к Арарату, чем Алагёз. Но вряд ли кто-либо мог сказать Арагац, поскольку в то время эту гору лишь за редким исключением называли Алагёз. Арагац же — древнее имя, восстановленное лишь в нашу пору. Скорее всего, кто-то из казаков сказал именно Арарат, полагая, что раз Армения — значит, Арарат. Нет, по-моему, Пушкин не ослышался.
Итак, Пушкин видел Арагац. Четырехглавая, словно бутон, раскрывший свои лепестки, гора эта со стороны Ленинакана видится двуглавой. Среди вершин чернеет воронка древнего вулкана. Тысячелетия назад залил он все вокруг губительной лавой. Лава застыла, превратилась в твердь. В каменный панцирь оделась земля. Теперь, успокоившись от долгих страстей, безмятежно и торжественно сверкает
Под алмазным венцом
Среди звезд — Алагяз,
Выше гор, выше туч
Он на троне сидит, развалясь.
Это строфа из стихотворения Аветика Исаакяна в переводе Александра Блока. И обратите внимание: в 1898 году Исаакян все еще называл гору «Алагяз».
Некогда свирепый Арагац — поставщик строительного камня. Его склоны хранят несметные запасы туфа. Это особенный камень — легкий, пористый, сохраняющий тепло. Его пилят, в него вбивают гвозди — он не крошится. Его можно плавить. И долговечен он на редкость. Все древние сооружения Армении возведены из туфа. И если многие из них лежат теперь в руинах, то это не от разрушительного действия времени, а от нашествия врагов-разрушителей. Розовые камни украшают армянские города. Арагац — еще источник влаги. Подземные воды горы питают озера. А «выше туч» построена станция по изучению космических лучей — ковчег ученых, причаливший к самой высокой горе современной Армении. Физики многих стран мира побывали здесь.
Вот какой горой любовался Пушкин!
В тот же день он выехал в сторону Турции. «Вот и Арпачай», — сказал мне казак. Арпачай! Нашла граница! Это стоило Арарата. Я поскакал к реке с чувством неизъяснимым».
За всю жизнь Пушкину ни разу не удалось побывать за границей. Всего лишь год назад ему было отказано в просьбе выехать на шесть-семь месяцев в Париж. И вот — граница. За нею не Франция, конечно, но уже и не владения русского царя...
Но где же Пушкин пересекал границу? Где именно?
В Ленинакане мне сказали, что это произошло поблизости от пограничного города, как раз у погранзаставы. Я тут же отправился туда. Со мной был коренной ленинаканец Альберт Арутюнович, хорошо знающий здешние места.
Молодой, стройный, красивый лейтенант горделиво произнес, подтверждая:
— Да, Пушкин пересекал границу здесь! — И повел нас к железнодорожному мостику, под которым тихо плескалась вода.
— Но это же не Арпачай, это какой-то его приток.
Мое сомнение разделил и Альберт Арутюнович, и мы, поблагодарив лейтенанта за радушие, поехали к Арпачаю.
К нашей небольшой компании вскоре примкнуло несколько местных колхозников, и каждый наперебой утверждал, что как раз у их села переходил Пушкин тогдашнюю русско-турецкую границу.
Дорога меж тем подвела нас к реке. Старик с темным от горного загара лицом стал у крутого берега, указал рукой вниз и торжественно сказал:
— Вот здесь переходил Пушкин границу!
— А когда провели эту дорогу? — спросил я.
— Лет тридцать назад, — ответил колхозник.
— Ну, а где была старая дорога на Карс?
— Километрах в трех отсюда, — ответил старик и показал в сторону небольшой лощины, где сверкала на солнце река.
Мы поехали туда. И вот что узнали. По обоим берегам реки, друг против друга — два села. На правом берегу — село Ахурян, на левом — Гарибджанян. Тут было мелко и берег реки пологий. Мы проверили по старым картам: в этом месте и проходила давнишняя дорога на Карс, то есть та единственная дорога, по которой мог ехать Пушкин, направляясь к театру военных действий.
Местные жители тоже, конечно, в один голос твердили: «Здесь, здесь Пушкин переходил границу».
Хотелось верить, и у нас были основания поверить, что наиболее вероятное место, где проезжал Пушкин, было между этими двумя селами. Тем более что одно из них называлось в старину Русским Караклисом, а другое Турецким Караклисом. Теперь оба села находятся на нашей земле.
Ну, кажется, мы приблизились к истине.
Некоторое время спустя я снова повстречался с тем красивым лейтенантом и высказал ему наши соображения.
— Только не пишите об этом, не опровергайте наше убеждение, что именно у нашей заставы, а не где-то в другом месте Пушкин переходил границу.
Признаться, мне хотелось выполнить просьбу лейтенанта, не посягать на убеждения и других симпатичных людей, которых повстречал я в тот день на южной границе нашей страны. Но что поделать, если здесь, я верю, именно здесь, между двумя селами, была переправа. И по этому отлогому берегу, стуча копытами об острые камни, с седоком в бурке и черном картузе, спустился конь к быстротекущим водам Арпачая, ныне реки Ахурян. «Я весело въехал в заветную реку, и добрый конь вывел меня на турецкий берег. Но этот берег был уже завоеван, я все еще находился в России».
Вечером под проливным дождем Пушкин прибудет в Карс, откуда накануне уже ушли вперед русские войска. В Карсе он встретит молодого армянина, говорившего «на довольно чистом русском языке». Армянин поведет его к себе домой. «В комнате, убранной низкими диванами и ветхими коврами», увидит он мать молодого армянина. Она подойдет к гостю и поцелует ему руку. Потом старуха мать разложит огонь и приготовит Пушкину «баранину с луком», которая покажется ему «верхом поваренного искусства». Они все лягут «спать в одной комнате». А утром в
