на вешалке, знаменитую бурку. Так и висит!.. Растрогался. История все-таки!
— Ну и что? Старик — совсем рамоли?
— Это мы с тобой будем рамоли, когда он все еще будет Ермолов. Знаешь, что он мне сказал — про стихи на смерть Пушкина?.. Жаль, говорит, наш государь выслал Дантеса во Францию. Отправил бы лучше ко мне на Кавказ!..
— Но его уже не было на Кавказе в пушкинскую историю!
— Не было. Но он и сейчас там! Во всяком случае он так думает. Сидит себе за столом, а вокруг — горы!..
Попросил меня нарисовать ему план сражения при Валерике. Я нарисовал.
— И что он?
— Был недоволен, естественно!.. Ругал Галафеева. А как ты хотел? Чтоб он был доволен тем, как там идут дела без него?..
III
Он и вправду не собирался встречаться с Ермоловым. Он любил знаменитых людей только издали и не стремился к ним в гости. Было письмо командующего войсками на кавказской линии Граббе, было велено передать из рук в руки. Ну, отдаст камердинеру — и всё. Но камердинер сказал: генерал просил к себе!
Михаил увидел в прихожей отдельно вешалку на ножках. На ней пылилась знаменитая бурка с того самого портрета, копия с которого продавалась даже в лавках, где торговали фонарным маслом, и поневоле сам смешался и почему-то обрадовался: жива бурка, жива, куда она денется?
Он поднялся вместе с камердинером на второй этаж. Ермолов принял в кабинете, а не в гостиной, — уже какая честь!
Крупный, достаточно пожилой человек сидел в кресле за огромным, словно выметенным, столом — ничего, кроме лампы, чисто, — и встретил любезно, хотя и отстраненно. У него были седые, уже редкие волосы, но зато они густо торчали из ушей, и небольшие глаза, упрятанные в глубокие глазницы — они смотрели буравяще и властно; он вовсе не выглядел старцем. Возраст, только и всего! Взгляд был таким, как во времена его походов.
Михаил вручил письмо Граббе и собрался откланяться. Он сам умел смотреть на людей чересчур пристально и не терпел, когда смотрят так на него.
— Спасибо, поручик!
Ермолов положил письмо рядом с собой на стол и жестом предложил сесть.
Лермонтов опустился на стул перед целой историей собственной страны с ее пожарами и победами: перед Смоленском, Бородино, Тарутиным, перед битвой под Кульмом, где этот человек спас императора и прусского короля, а стало быть, и всю кампанию против Наполеона, от оглушительного разгрома с пленением царя и королей, — и с кавказской войной, куда от нее денешься? С кавказской войной! С которой он сам приехал теперь, потому что она все еще длится, эта война, будь она проклята! А этот старик был легендой ее, ее гордостью и чуть не главным воспоминанием.
— Это вы написали стихи на смерть Пушкина? — спросил генерал.
— Да, я.
Михаил не любил, когда вспоминали эти его стихи. С той поры пошли все неудачи в судьбе, а он, как все люди на свете, не любил своих неудач… да и… с тех пор он написал много чего еще… а так — можно помереть и остаться только автором стихов на смерть Пушкина.
— Все-таки зря государь решил тогда выслать Дантеса, он же был русский офицер — можно бы и не высылать. Послал бы ко мне на Кавказ, — сказал Ермолов важно или даже вызывающе.
К тому времени, как случилась дуэль Пушкина с Дантесом (Лермонтов попытался определить для себя), Ермолова на Кавказе не было уже почти лет десять. Интересно, как он думает вообще о времени? Или у таких персон особое представление о нем?
— Я все-таки посмотрю письмо, — сказал Ермолов. — Извините?
— Конечно, — сказал Лермонтов, чуть удивившись такой вежливости.
Ермолов надел очки и внимательно, но быстро, пробежал текст.
— Это касается моего сына Севера. У меня трое сыновей. У двоих всё в порядке, а у этого что-то не клеится по службе. Я отправил его к Граббе, надеясь на его твердую руку.
— Я знаю Севера! — сказал Лермонтов. — Мы вместе представлялись генералу Граббе.
— О-о!.. Даже так? И как он был представлен командующему? Как простой унтер-офицер, как я мыслил, отправляя его… или как сын Ермолова?..
Не было понятно — чего хочется ему. (Пойми нас, людей!)
— Север — достойный человек и солдат! — сказал Лермонтов даже с некоторым вызовом.
— Ты думаешь? — спросил Ермолов вдруг на «ты». И взглянул на него почти весело: взгляд отца.
— Не захваливай! — сказал он на всякий случай. И повторил: — Не захваливайте! Он и так слишком высокого мнения о себе!
Потом сам сменил тон:
— А Граббе у вас — хороший начальник. Дельный. Я же хорошо знаю его. Он был, вы слышали, верно, адъютантом у меня.
Михаил поддакнул вежливо и сказал самые добрые слова в адрес Павла Христофоровича.
— Вы знакомы с его молодой женой?
— Конечно. Очень милая дама. — Он не понимал, зачем вопрос.
Семья генерала уже существовала достаточно долго, но о ней говорили часто, как о недавнем союзе. Тому причиной была разница лет Граббе и его жены, и слухи, какие носились в воздухе…
— Красивая?
— Да, пожалуй.
— У него много забот военных, — сказал Ермолов не в осуждение, а как бы в раздумье.
— Молодая жена. Нам, старшим, не опасно, как считаете?
Лермонтов улыбнулся невинно, но затруднился с ответом. Он мог рассказать, что молодая жена Граббе глупа, что на водах она по уши влюбилась в молодого красавца Глебова и что это — совсем никакой не секрет для всей Кавказско-Черноморской линии. А что думает по этому поводу сам генерал Граббе, конечно, не известно ему.
Он неловко пробормотал, что жена Павла Христофоровича после родов вроде выехала на воды в сопровождении начальника штаба линии полковника Траскина.
— Этого я знаю. По-моему, дельный офицер, — сказал Ермолов.
— Да. У нас его ценят в армии!
— Всё равно… Поздний брак! И слишком занятой муж!.. — он продолжать думать о Граббе.
Примолк ненадолго. И вдруг разразился речью о достоинствах кебинского брака[1], и Михаил с интересом и удивлением слушал его. (Это было совсем уж неожиданно.)
— Я лично был утешен им. Знаете, что это? (Лермонтов кивнул.) Это очень удобно. У меня трое сыновей от кумыцких жен. Когда становишься старше — понимаешь, что бесплатное удовольствие стоит куда дороже, чем оплаченное, — вам не кажется?..
Михаил понял вдруг, что Ермолова просто продолжает волновать все происходящее на Кавказе без него. Даже личная жизнь людей. Что он причастен к этой жизни, чувствует причастность. И тут уж ничего нельзя объяснить. Он просто не уехал
