встречает его одним и тем же вопросом:
— Опять подрался?
Петька молчит, склонив набок вихрастую голову.
— Кто тебя так разукрасил?
Лицо моего приятеля вмиг вспыхивает до оттопыренных ушей. У Петьки странная способность моментально краснеть.
— Я сам наподдал — пускай не лезут!
Петька отворачивается в сторону, чтобы отец не видел его вспыхнувшего носа и фиолетового синяка под глазом. .
— За что же тебя угостили? — добродушно допытывается отец.
— Это Гришка с Володькой. Они хотели мне влепить, а я их первый...
— Ого, двое на одного, значит! — Отец весело подмигивает, а потом, спохватившись, спрашивает: — Постой! Так они тебя ведь еще не трогали?
— Не... Они только, наверно, хотели. Сговаривались о чем-то.
Петька страшно недоверчив. Ему всегда кажется, что его хотят обидеть, поэтому он спешит начать драку первым. На его лице и руках никогда не заживают царапины и синяки.
Кланька входит в каморку боязливо, бочком. Она худенькая и белесая. При дневном свете ее маленькое лицо кажется прозрачным. На нем можно рассмотреть каждую жилку. Сквозь порванное серенькое платьишко легко сосчитать ребра и позвонки. Кланькино лицо покрыто ссадинами от отцовских побоев, а с ушей не сходят золотушные болячки.
У Кланьки больная мать, отец — пьяница и буян. Двух младших братишек, таких же молчаливых и робких, как и сама Кланька, редко увидишь в коридоре. Они копошатся в каморке, а если тепло — на улице под окнами. Тишка и Гришатка такие безответные и тихие, что их не трогают даже самые отъявленные забияки.
С Кланькой я подружилась недавно. Случилось это зимой. Мать послала меня в лавочку за хлебом. Прежде чем дать мне деньги, она долго перебирала в руках медяки.
—Возьми фунт серого, да, смотри, корку дорогой не обламывай, — предупредила она. — Возвращайся быстрее.
Зажав в ладони монету и помня наказ матери не глазеть по сторонам, я торопливо выбежала за ворота.
Зимний день был теплый и ласковый. Розоватое солнце сияло над заснеженными верхушками деревьев, над белым безлюдным Николаевским полем. У опушки леса — березы. Крапчатые стволики, будто тонкие руки, тянутся навстречу солнцу. Как я ни спешила домой с хлебом, все же солнце успело спуститься к самой земле, и все бараки были залиты красноватыми отблесками лучей. Около своего окна я остановилась и испуганно попятилась. Сиежный сугроб, словно живой, неожиданно закачался перед моими глазами и поплыл на меня.
— Испугалась? Только не маши руками! Это мамины гуси.
Худенькая девочка в валенках на босу ногу, придерживая на плечах цветную дерюжку, сбежала с крыльца:
— Васька! Васька! Тега! Тега! На место!
Большая птица сложила крылья и, переваливаясь с боку на бок, послушно заковыляла к незнакомой девочке. Остальные гуси откатились от моих ног и также потянулись к ней.
— Это они маму ждут. И в гусятник не хотят идти. Не знаю, что с ними делать.
Девочка погладила переднего гуся по широкой спине и с любопытством посмотрела на меня.
— Ты здесь живешь? А мы только что переехали к вам из Слободки. Тебя как зовут? Меня — Кланька. Будем водиться. Ладно?
Кланька, присев на корточки, обняла длинную шею самого большого гуся.
— Замерзли, бедненькие! Лапки отморозили. Ну что вы, глупые! Мамка все равно не выйдет к вам. Она лежит.
Гуси послушно пригибали головы и тихо-тихо о чем-то говорили.
— Давай я помогу тебе загнать их, — сказала я.
Кланька отрицательно покачала головой:
— Не, не пойдут.
— А если их хлебом заманить?
Отщипнув кусочек корки, я поманила одну из птиц.
— Идет! Идет! — Кланька радостно рассмеялась. — Вот хорошо-то!
Через несколько минут мы с Кланькой бежали к загону, где тесными рядами были понастроены сарайчики. Гуси, подбирая на ходу хлебные крошки, спешили за нами.
Когда мы их загнали, солнце уже совсем спряталось, а от фунта хлеба осталась малюсенькая горбушка.
В тот раз мне от матери здорово попало, но зато Кланька стала моей подругой.
Войдя в каморку, Кланька сразу же устраивается в уголке возле моих кукол, и те начинают разговаривать, драться, плакать.
— Раш-ш-ш-шибу! — кричит грязная, лохматая кукла, прозванная дядей Семеном — по имени отца Кланьки.
— А ты не плачь. Не плачь... Нишкни, детка! — уговаривает Кланька другую, маленькую, с волосами из пакли и облупленным носом.
Петька, насупленный, примолкший, следит за Кланькиными руками.
Даже маленькая Грунька и та, забыв про шпульки, с любопытством таращит глаза.
— Сегодня опять мамку побил. Гусей хочет перерезать. И мне досталось, — жалуется Кланька на отца.
— А кто ему даст гусей-то трогать? Пусть только попробует! — угрожающе надвигается Петька.
Судьба Кланькиной матери, тети Поли, вызывает участие всех соседей. Года два тому назад за какую-то детскую шалость мастер избил Кланькиного старшего брата Колю. Случилось это на глазах у тети Поли. После побоев Коля вскоре умер, а у тети Поли начались припадки. Особенно она страдает по ночам. Часто в бараке раздаются громкие крики больной и испуганный плач младших братьев Кланьки.
К своим гусям тетя Поля сильно привязана, а они даже в морозные дни не отходят от окна. Не было еще случая, чтобы кто-нибудь из нас обидел их или, проходя мимо, не покрошил кусочка хлеба, припрятанного за обедом.
— Утром Зот Федорович приходил, — оглядываясь на дверь, шепчет Кланька. — Говорит, если маманя не перестанет кричать, из барака, выселит. Тятька рассердился и побил ее. А разве она виновата?
— Пусть только попробует выселить! Я ему тогда так наподдам! — горячится Петька, раздувая ноздри припухшего носа.
У Петьки тоже несчастье. Он не может смириться с тем, что вместо умершего отца у него скоро будет отчим — рыжий дядя Никифор, рабочий с красильной фабрики, прозванный за неразговорчивость Молчуном. Петька уже заранее возненавидел своего будущего отчима, и достаточно произнести его имя, как он начинает кипятиться.
— Ни за что не пущу Молчуна к нам жить! — сердито говорит Петька.
Отец поднимает голову, прислушивается. Потом, пододвинув низенькую скамеечку, подсаживается к нашему кружку.
— Зря ты, брат, так Никифора хаешь. Я смолоду знаю Никифора. Золотой он человек, умница.
Взяв из Кланькиных рук лохматую куклу, отец в раздумье долго вертит ее в огромных ладонях. Исподлобья посмотрев на насупленного Петьку и грустную, присмиревшую Кланьку, он подбирает с полу цветной лоскутик и накидывает его кукле на плечи. И вот совершается чудо. Куклу, ту самую, которая только что была у нас сердитым
