И зачем тогда Нина рождалась на свет и жила, чтобы потом так вот? Ну уж нет. Она как-нибудь его перехитрит, она выберется. Надо сказать, что она согласна, что она даже рада и любит его.
При этой мысли Нину передернуло. Она представила, что Вадима придется целовать, обнимать, заниматься с ним сексом, и чуть снова не расплакалась. Нет. Надо терпеть, надо быть сильной. Надо выбраться отсюда любой ценой.
22:26. Катя
Следователь остановил у Катиного дома, но Катя не сразу это поняла. Она думала о Даниэле. Раньше она не вспоминала о нем – она вообще старалась забыть весь этот период со скандалами с матерью, с разборками и склоками. И период после старалась забыть – когда она скиталась по столице и хваталась за любую работу. А Даниэль тут, оказывается, сторчался и умер. Было ли его жаль? Не особенно. Может, от усталости, от страха за Нину, а может, потому, что сразу было ясно, что он так кончит. Катя думала, что позже, а вот, оказывается, уже…
Даниэль. Красивое имя. Просто ее первый, которого она сначала безумно любила, а потом перестала, влюбилась во Владимира Петровича, которого сначала тоже безумно любила и не хотела напрягать своими проблемами. А потом пожила у Даниэля, который спал с этим Вадимом ради жилья. И это было так мерзко, что постоянно хотелось сказать им что-нибудь обличительное. Но они молчали и делали вид, что между ними ничего нет. И Катя молчала, потому что и сама она была ничем не лучше. Любила женатого Владимира Петровича, а спала с Даниэлем. Ради жилья. А потом развела Владимира Петровича на деньги и уехала.
Странно, что тогда они оба, и Катя, и Даниэль, были настолько принципиальными. Юные, конечно, но все равно, почему Кате было нормально терпеть эту грязь, идти на все что угодно, лишь бы не жить с матерью? И Даниэлю тоже. Мама его тоже была не подарок, но ведь тогда, у Вадима, было гораздо хуже. А они выбрали его. Наверное, это как-то связано с детским насилием. Интересно, у Даниэля тоже что-то такое было в детстве? Может, кто-то из материных хахалей? Наверное, да. Потому что геями тоже просто так не становятся. Особенно такие пылкие мальчики, как Даниэль.
Следователь закурил. От щелчка зажигалки Катя опомнилась и поняла, что они сидят уже долго. В тишине. И мотор он давно заглушил.
– Извините, – сказала Катя. – Задумалась. Спасибо, что подвезли.
– Ничего, бывает. Я просто спросить хотел. Это для дела.
– Да, для дела – спрашивайте, – вздохнула Катя.
– Как вы себя чувствуете?
– Херово, – усмехнулась Катя. – Я перед отъездом начала курс гипноза и не закончила его. А тут Нина пропала, и мать, и отец еще…
– Мне кажется, ваша мать не в себе.
– Да она тупая просто.
Следователь улыбнулся.
– Ладно, будут новости, сообщайте, – кивнула ему Катя.
– И вы.
Следователь посмотрел на нее с какой-то странной теплотой, и Катя подумала, что, наверное, в его глазах она не просто жалкая, а скопление всего самого страшного, что может произойти с человеком.
08:12. Вадим
Вадим давно хотел посмотреть, как чувствует себя соседка, но думал, что сделать это незаметно не получится – он был уверен, что та в панике мечется по городу, пытаясь найти Нину. Но сегодня по пути в туалет он ее видел. Это было неточно – секундный промельк – силуэт за станком. В цеху за станком. То есть она продолжала работать. Работала как ни в чем не бывало. Это напугало. Женщины – страшные создания. У них крадут котенка – они забывают, они расстаются с мужьями, с возлюбленными – и забывают. У них исчезают дети – и они тут же забывают. Неужели она правда забыла? Он должен был узнать наверняка.
Он отпросился в аптеку и незаметно свернул в другую сторону – за здание. Прошел кустами и заглянул в окно. Она работала. И силуэт ее, не изменившийся с годами, через мутное стекло напомнил ему, как много лет назад, еще мальчишкой, он точно так же подглядывал за ней. Правда, через подзорную трубу она казалась гораздо меньше и расплывчатей. Как он раньше не замечал, что она не человек, а чудовище? Как он мог так долго любить ее? Ей же плевать. На всех плевать, даже на родную дочь. А если и девочка окажется такой же? Наплюет на Вадима и детей и уйдет. Впрочем, он же все продумал – дети все равно останутся с ним. И все-таки было странно, у тебя дочь в розыске, старшая даже явилась неизвестно откуда ее искать – а ты ничего, работаешь.
К концу того лета, когда он избавился от мачехи, соседка вдруг заговорила с Вадимом – они собирали малину по разным сторонам забора. Изгиб шеи и ключица мелькали между листьев, пока она рассказывала ему, что ее дочек в следующем году берут в заводской детский сад. Что ей дадут квартиру от завода как матери-одиночке. Что это здорово, потому что сад бесплатный. И что можно продать дом, отложить денег дочкам на учебу, открыть сберегательный счет в банке. И с одной стороны, в квартире сильно легче, чем в доме, но с другой – тут огород, а это такое подспорье: и картошка своя, и зелень летом, и ягоды…
Вадим изо всех сил заставлял себя слушать, но изгиб и часть ключицы мелькали между листьями, и от этого внутри поднималась волна вожделения. Потом соседка отогнула ветку и посмотрела на Вадима – он увидел ее губы вблизи и невольно сглотнул. Она почему-то посмотрела на него лукаво и чуть улыбнулась. Это было так откровенно, что Вадим торопливо ушел в дом – ему казалось, что она знает, как он хотел ее тогда и как подсматривал за ней в трубу и тоже хотел. Он боялся, что она расскажет отцу или кому-нибудь еще на улице, и над Вадимом будут смеяться.
Вскоре она переехала, и Вадим долго еще по привычке подсматривал в трубу за новыми соседями, старичком и старушкой, у которых не происходило совершенно ничего интересного.
В следующий раз он встретил соседку уже после училища – его направили в соседний цех. Было странно и волнующе видеть ее каждый день и вспоминать все то, что произошло уже очень давно. Она очень удивилась, заметив его, подошла и поздоровалась, принялась расспрашивать, как у него дела. И узнав, что отец умер, а братья так и не вернулись, позвала в гости. Вадим кивнул, хотя точно знал, что это просто дежурная фраза – договорить не успевали, обед заканчивался, и нужно было сворачивать беседу.
На следующий день она встретила его специально и сказала адрес. И время. Вадим был поражен. Он и подумать не мог, что она захочет говорить с ним, пить чай, как со взрослым, звать в гости. Было немного страшно, вдруг она догадалась про мегеру и хочет напоить его и подловить? А потом сдать в милицию? Впрочем, это было маловероятно, потому что она появилась бы раньше, пришла бы сама в любой момент – он-то никуда не переезжал. С другой стороны, пойти к ней хотелось, можно было бы насмотреться вдоволь, а потом ночью воображать себе всякое новое. Даже в цеху, пока он говорил с ней, он успел увидеть венку на шее, излом ключицы и краешек лифчика, а потом сладостно перебирал в памяти, добавляя это к воспоминаниям о смерти мегеры, хрусте ее шеи и тех поцелуях.
Дома у нее оказалось жарко, и пахло жареной курицей. Под ногами вертелась старшая дочка, и соседка постоянно отсылала ее к младшей, пищавшей в соседней комнате. Они сидели на кухне и разговаривали про завод, про цех, про бригадиров и нагрузки, про цены в магазине и премии. Это оказалось довольно интересно, хотя темы они обсуждали известные. Раньше Вадим не говорил ни с кем так долго – перебрасывался парой фраз с мужиками в курилке, но больше слушал. А тут она слушала его, и он растерялся. Сложно оказалось говорить и одновременно следить за тем, что она делает, и запоминать. А что запомнить – было.
