Тогда ему еще нравилось жить с братьями. Они постоянно о чем-то говорили, рассказывали про учебу и пацанов, отец с ними развеселился. Они докрасили крышу, починили забор, нарубили дров на всю зиму вперед. Отец покупал сладости, потому что Тема обожал сладкое. Они даже как-то жарили шашлык во дворе и пили пиво. И Вадиму они налили, хотя отец и был против. Даня возразил, что лучше пусть дома выпьет и потом будет перед одноклассниками выпендриваться, чем с ними по подворотням пробовать. Он не знал, что Вадим уже пробовал пиво тогда с пацанами и это чувство легкой ватности окружающего было ему хорошо знакомо. Они начали рассказывать, какие пакости проделывали у себя в корпусах, как лазали подглядывать за поварихой в душе, как ставили брагу из зубной пасты за батареей и блевали по очереди в туалете. Вадима поразило, что отец не просто не ругается и не наказывает за это, он смеется вместе с ними. Выходит, Вадим был прав, все из-за мегеры. Это она наказывала и запрещала, а отец – нет. Отец хороший, и все Вадим правильно сделал.
Правда, к концу лета братья начали ему надоедать. Хотелось залезть на чердак и посидеть там одному, посмотреть в трубу, потренироваться с иглой или просто подумать о чем-то. Но братья были везде, отовсюду раздавались их голоса, они занимали туалет и раковину, они съедали всю еду, они смотрели с отцом телевизор, они спали в комнате, которая раньше была только его, они заняли две полочки в шкафу и повесили свои рубашки поверх его куртки и школьной рубашки. И даже туфли теперь ставить было некуда, хотя он убрал с полочки на чердак свои и отцовские зимние ботинки. И зубные щетки они ставили в его стакан, а не в отцовский, и они там соприкасались щетинками, и Вадим вспоминал про микробы и инфекции. Именно поэтому Вадим и решил соорудить для своей будущей семьи подвал – всегда можно закрыть люк, и они не будут мешать ему и раздражать разговорами.
Даня раздражал меньше, он был спокойнее и старался что-то сделать по дому, прибрать, прикрутить, покрасить. А Тема постоянно бегал по друзьям, иногда возвращался к ночи и гремел посудой в холодильнике, выискивая самые лакомые кусочки. Сначала Вадим долго не мог уснуть, ожидая, когда Тема наконец вернется. А когда почти засыпал, Тема возвращался и шумел, и от этого просыпался Даня, вздыхал, переворачивался на другой бок и засыпал обратно. Вадим так не умел и сильно злился. Он спал чутко и даже с отцом постоянно просыпался от каждого случайного звука, скрипа пружины или покашливания. Поэтому к концу лета Вадим, измотанный постоянным недосыпом, начал тихо ненавидеть Тему. И хотя каждое утро после его позднего возвращения Даня ругал Тему и грозил поставить его на тумбочку, ничего не менялось. Тема обещал, что это в последний раз, но Вадим знал, что он врет.
Когда они наконец уехали, Вадим почувствовал облегчение. Отец, правда, затосковал и часто пытался разговаривать с Вадимом. Он расспрашивал о том, подал ли он документы в училище, какой следующий экзамен, но Вадим отвечал односложно. Он не понимал, о чем говорить с отцом, и все эти их беседы больше напоминали ему допрос. Он видел, что отец на самом деле хотел бы сейчас говорить с Темой или Даней, с которыми получалось веселее, интереснее, и обижался на это. Он ведь тоже был его сыном, причем единственным, кто не бросил его, кто заботился о нем, но отец почему-то все равно больше любил старших. Ничего, его дети будут любить только Вадима, может быть, они вообще не узнают, что на свете бывают другие люди, кроме него.
22:17. Нина
Нина была потрясена. Вот что ее ждет! Старый гад, который украл ее, чтобы продержать взаперти много лет, пока она не привыкнет к нему и не родит ему детей. Значит, он спать с ней собрался. И что, Нина до самого совершеннолетия проторчит в этом затхлом подвале, чтобы потом этот урод насиловал ее до тех пор, пока она не забеременеет? А потом она будет с ним жить? Это вот такая у нее будет семья? Не с Витей, который потом станет похожим на дядю Ваню, а с этим вот?
Раньше Нине не нравилось у дяди Вани, куда Катька отводила ее, чтобы не брать с собой. У него в квартире постоянно пахло чем-то вроде жареной картошки. И жил он неаккуратно, как и другие старички, у которых бывала Нина. Они будто состаривались вместе с вещами и переставали замечать, что посуда откололась, обои выцвели, покрывало продырявилось, а половики вытерлись и крошатся на пол длинными матерчатыми волокнами. Все это стало некрасивым, и по нынешнему виду можно было только догадываться, какими эти вещи были раньше и за что их выбрали, купили и принесли в этот дом.
Единственное, что нравилось Нине у дяди Вани, – старые семейные фотографии. В них была та же загадка, что и в вещах в доме. Она листала альбом обратно, отыскивая на снимках дядю Ваню. Его морщины постепенно разглаживались, одежда обновлялась и становилась ярче, сам он распрямлялся, расширялся и крепчал, молодели его дети, и жена возрождалась и тоже разглаживалась, хорошела, они женились, знакомились, снова становились не знакомы, ходили в школу и заканчивались потемневшими картонными снимками с родителями, каждый со своими, в городском фотоателье.
Нина представила себе, что фотоальбом ее собственной жизни с Вадимом так же отматывается: вот она старушка с внуками, вот – чуть моложе и еще моложе. Рядом ее дети, которые тоже становятся все младше и младше, а потом и вовсе исчезают. Но все это не в уютной квартире, не в фотоателье, а на фоне этих вот одинаковых бетонных стен.
И не будет у нее никаких подружек, института, путешествий, соседских детей, которых оставляют у нее, ничего не будет – только этот сплошной бетон. Навсегда. Ей даже рассказать о себе будет нечего: ходила в школу, не окончила даже, а потом все – бетон, дети, бетон, внуки и самое страшное – бетон и Вадим.
Нина думала, что она к старости научится играть в шахматы. Катька все время играла с дядей Ваней – несмотря на то, что это он научил ее, она довольно часто у него выигрывала. Нина не могла понять, это оттого, что он поддавался, или потому, что увлекался рассказами и переставал следить за игрой. Нина обычно усаживалась где-то в стороне и делала вид, что играет в куклы сама с собой или смотрит в окно, потому что рассказывали не ей, но сама она тоже слушала. Истории были большей частью о войне и очень интересные. Да и рассказывал дядя Ваня так, что прервать его не решалась даже Катька, хотя в обычной жизни она постоянно отвлекалась и даже в школе получала замечания в дневник за то, что вертелась и болтала на уроке. В тоне его было что-то очень больное и настоящее, Нина, которая не улавливала смысла, не понимала, почему он это рассказывает и к чему; каждая история казалась странной загадкой, и она потом еще долго не могла думать ни о чем другом.
Будто дядя Ваня взял их с собой в другой, собственный мир, который был еще до того, как их сделали мама и мутное пятно. И именно там, в этом мире, есть ответы на те вопросы, которые еще не созрели в голове у Нины. И было не просто интересно, но и приятно знать, что когда она подрастет и вопросы появятся, ответы у нее уже будут. А теперь не будет никаких ответов ни на что. Просто такая жизнь тут. Поел, попил, пописал, потерпел, пока Вадим тебя изнасилует.
Нина думала, что ее муж будет похожим на отца дяди Вани. Ей больше всего нравилось, как дядя Ваня рассказывал про отца. Отец дяди Вани представлялся ей огромным богатырем из сказок, а дядя Ваня был его мелким и нелепым сынком, и хотя фотографии и подтверждали его слова, все равно сложно было представить, как такой огромный и кряжистый старик дядя Ваня мог быть таким мелким, как он рассказывал. Ей тоже хотелось, чтобы у нее был настоящий отец, такой, как у дяди Вани, и чтобы у ее детей был такой отец, как у дяди Вани. И в то, что из Вити вырастет такой вот богатырь, она верила, а вот из Вадима уже ничего не вырастет. Он всегда будет таким же противным и с годами будет становиться еще противнее.
