По решению Верховного тайного совета на содержание царицы Евдокии («про обиход двора ея величества») выделялась «волость до двух тысяч дворов, в том числе и подмосковная». Земли приискали среди бесчисленных владений опального князя Меншикова в Севском, Путивльском и Рыльском уездах, а царицыной «подмосковной» стало село Рождествено. Лошадей на конюшню царицы Евдокии тоже забрали у Меншикова: всего царице было пожаловано «пять карет и к ним пять цугов лошадей». Кроме «дворецкого, или маршалка», Ивана Измайлова, на службу царице Евдокии можно было набрать «двух спальников, или камергера» (названия всех новых чинов переводили для «государыни-бабушки», чтобы ей, знающей старые чины, было понятнее), «двух стольников, или камер-юнкера», «конюшего, или шталмейстера», «двух стремянных конюхов, или футер-маршалов». «Кухмистеров и поваров», а также других служителей разрешалось нанимать «сколько прилично», а содержание женской прислуги отдавалось «на волю ея величества». Скрупулезно упомянули в перечне пожалований даже «комнатную и поваренную посуду», выделенную царице Евдокии.
«Государыня-бабушка» смогла лично поблагодарить внука за все оказанные ей благодеяния на отдельной аудиенции. Но длившаяся не менее часа встреча, хотя и была радостной, пошла, видимо, совсем не так, как ожидала царица. Правда, и в этом случае описание встречи царицы Евдокии с внуком сохранилось только в донесении иностранного посланника — герцога Хакобо де Лириа: «В понедельник, 1 марта (19 февраля по старому стилю. — В. К.), бабка царя первый раз приехала во дворец видеть его царское величество. Она имела терпение просидеть у него очень долго (una hora larga). Чтобы не дозволить ей говорить о делах, на все это время он пригласил быть с ним принцессу Елисавету, чтобы она была для того помехой. Но она все-таки много говорила ему о его поведении; как меня уверяли, она советовала ему жениться, хотя даже на иностранке, что де будет все-таки лучше, чем вести ту жизнь, которую он ведет в настоящее время. Эта лекция или откровенность со стороны бабки не только дает надеяться, что его царское величество, чтобы избавиться от бабки, поспешит возвратиться в Петербург, но и утверждает меня во мнении, что она ни в каком случае не будет иметь влияния на дела управления».[48]
Прогноз герцога де Лириа со временем полностью подтвердился. Скорее всего, сказалась природная прямота царицы Евдокии: она могла переоценить степень родственного влияния, начав с первых же встреч наставлять внука, что тот совсем не ждал от нее. Император Петр II, как и дед, не терпел вмешательства в свои дела. С этим разговором, если он действительно состоялся, она явно поспешила. Возможно, царица Евдокия исполняла просьбу Остермана, стремившегося остановить разгульную жизнь юного императора, забывшего о скучных школьных занятиях бывшего наставника и посвящавшего свой досуг больше танцам и охоте, а также другим увлечениям, открытым ему старшим другом князем Иваном Долгоруким. Не очень понятно, по какой причине, как пишет герцог де Лириа, царица Евдокия должна была заговорить о женитьбе двенадцатилетнего ребенка? Не было ничего хуже для нее, как коснуться такой темы именно в то время, когда юный император платонически увлекался своей теткой Елизаветой. Некоторые наблюдатели считали, что сказывалась ненависть бывшей царицы к Елизавете — дочери императрицы Екатерины I. На самом деле это не так, в чем мы уже имели возможность убедиться. Царица Евдокия совсем не была настроена против цесаревны Елизаветы. Известно даже, что она заботливо посещала Елизавету Петровну, когда та заболела. Однако и впрямь царица Евдокия слишком надолго была отлучена от мира и не понимала изменившихся правил поведения новой петровской знати, избегавшей искренности в своих бесконечных политических расчетах.
Оплошностью царицы немедленно воспользовались ее недоброжелатели, стремившиеся не допустить слишком сильного влияния бабки на внуков. Герцог де Лириа даже связал с этим изменение планов Петра II, сначала хотевшего поселить «государыню-бабушку» по-прежнему в Кремле, но потом решившего оставить ее в Новодевичьем монастыре: «царице-бабке приготовляли было помещение во дворце; но теперь, назначив ей 60 тысяч рублей, оставляют ее в том же монастыре, в котором она жила, где она пользуется полнейшей свободой и живет себе с соответствующим штатом слуг».[49]
При подготовке коронационного церемониала Петра II какое-то место должны были отвести «государыне-бабушке». Приготовленные для нее первоначально покои в Вознесенском монастыре в Кремле (а речь шла именно о них) тоже были связаны с коронацией. Сказывалось известное затруднение: ведь многие еще помнили то время, когда царица была монахиней Еленой, поэтому ей и отвели место в придворном монастыре, давно связанном с женской половиной царского дворца. Как включить царицу-инокиню в церемонию коронации, было не очень понятно. Обер-церемонийместер барон фон Габихсталь мог только развести руками, предоставив это на усмотрение распорядителей всей коронации: «Прочей же порядок процесии такожде может быть по прежнему, кроме того, что касаетца до посещения Вознесенского монастыря, о чем я никакого мнения не представляю». Вряд ли сама царица Евдокия стремилась жить непременно в Вознесенском монастыре, где хоронили всех московских великих княжон и цариц, начиная с основательницы монастыря Евдокии — жены Дмитрия Донского. Не было смысла ей стремиться и к возвращению в кремлевский дворец. У нее было наконец-то все, чего она хотела, а жизнь в палатах Новодевичьего монастыря была даже удобнее, чем в Кремле.
В воскресенье 25 февраля 1728 года в Московском Кремле состоялась коронация Петра II. Вместе с этим событием происходили важные перемены в жизни царицы Евдокии, дожившей до своего триумфа. Она приобретала новый статус официального лица, учитывавшегося даже в порядке престолонаследия: ведь однажды другая жена царя Петра I уже стала императрицей, а царица Евдокия оказалась старше и ближе остальных по родству к императору Петру II. При изготовлении и раздаче коронационных медалей царице Евдокии, например, полагалось первой выдать медаль достоинством в 20 червонных (имена царской внучки и остальных членов царской семьи следовали после ее имени)[50]. Почета и уважения ей было достаточно; она своими глазами увидела возложение на внука императорской короны в Успенском соборе, проведенное, как и во времена Петра I, непременным первоиерархом церкви новгородским архиепископом Феофаном Прокоповичем. В дальнейших же коронационных увеселениях Петра II, приемах иностранных послов, пирах и танцах она уже не участвовала.
