«О Аллах всесильный! – Гарун-аль-Рашид даже не думал, что смех и гнев могут преспокойно уживаться в одной душе. – Он не удосужился даже верно выучить слова!»
– О мой халиф, – послышался шепот Абу-Аллама, – прекрати так страшно гримасничать. Он врет, это было ясно еще до того. Но твое лицо меня пугает. Похоже, ты готов разорвать глупца голыми руками…
– Это так, – шепотом же ответил Гарун, наклонившись к уху визиря. – Я не знаю, гневаться мне или смеяться.
– Лучше возьми «поименованную картину» в руки и полюбуйся, что там изображено.
Халиф протянул руку. Советник с поклоном вложил в нее свиток тщательно выделанного пергамента.
– Сие я бы хотел назвать доказательством того, что я видел упомянутого выше Родоса.
Гарун-аль-Рашид милостиво кивнул и развернул картину. На светло-кремовой коже высилось здание, более похожее на дворец самого халифа, украшенное с четырех сторон высокими минаретами. Вокруг летали длиннохвостые птицы, напоминавшие драконов с крыльями, со страшно изогнутыми клювами.
– О, это воистину прекрасное доказательство, – хихикнул визирь. Он давно уже получал от представления подлинное удовольствие. – Мало того что глупец не выучил толком слова, он не удосужился даже доказательство рассмотреть.
– А зачем, Абу-Аллам? Даже если бы он рассмотрел, то не увидел бы ничего неправильного. Он же не знает, как должен выглядеть Колосс Родосский.
Визирь закивал и прикрыл лицо ладонями – вслух смеяться еще не следовало, а сил сдерживаться уже не было.
– Рассмотрев пламя костра, мы отправились на восход, где надеялись найти развесистые сады Восьмирамиды, великой правительницы, выстроившей храмы и указанные сады на крышах собственных дворцов, дабы вся округа могла питаться свежими персиками и фигами даже в холодную пору года.
– О, сколь это мудро! Какая усердная забота о каждом из своих подданных…
Слова эти визирь скорее прошептал, чем проговорил:
– Воистину ты прав, мудрейший. Царица приняла нас в своих верхних покоях, откуда открывался прекрасный вид на указанные выше сады, и угостила смирненскими фигами и дивным плодом под названием баньян. Более того, царица велела нам и тебя угостить поименованными плодами. С нами она передала целый мешок баньянов, целую шкатулку фиг и целый сундук марципанов – эти, последние плоды изумительно сладки и необыкновенно сочны. Царица уверяла, что их вкушает даже самый бедный бедняк из ее подданных.
Советник сделал повелительный жест, и раб поднял крышку. Шкатулка была до краев полна… «Аллах всесильный, да это же орехи в меду… О, наглец, ты не только беспримерно нахален, но и безнадежно глуп…»
– После дивного по красоте царства Восьмирамиды Прекрасной, коей более пошло бы имя Восьмирамиды Премудрой, путь наш лежал на полудень, в царство черных кеметов, где лишь слепой не сможет увидеть величественных педрамид…
Тут визирь отчетливо всхлипнул.
– О да, я согласен, странное название. Так вот, указанные педрамиды, числом около трех, высятся в низине, именуемой Гизма, что располагается в самом центре страны. Стены их снаружи белы, а изнутри черны. Камни, слагающие сие чудо, светятся по ночам собственным светом, а суровые черные кеметы, жители этой страны, раздают самые мелкие из камней всем желающим, ибо каждую весну педрамиды подрастают на половину локтя, вытягивая из одной лишь земли все соки, кои необходимы им для правильной жизнедеятельности.
Визирь за спиной халифа с грохотом уронил кувшин и, пробормотав что-то о восхищении, бросился через зал к парадным дверям.
Советник проводил визиря сочувствующим взглядом.
– Да, чем дольше странствовал я в поисках чудесного, тем более убеждался, что охватить их разумом не под силу ни одному человеку, сколь бы мудр и опытен он ни был. Разум отказывается верить в то, что видят глаза, а слух выходит из повиновения. Должно быть, о светоч мира, ты заметил, сколь далек сейчас я от здравомыслия. Однако камень упомянутых педрамид я все же взял, ибо не мог не поделиться с тобой, о светило мудрости мира и отец всех правоверных, восхищением от созерцания подобных чудес. Камни в мешке, мешок стянут крепкой веревкой. Мне сказали, что рассматривать их можно лишь при свете лучины, иначе белый цвет посереет, а черный побелеет и мы не сможем понять, где наружная часть стены, а где внутренняя.
Халиф понял, что еще мгновение, и он начнет хохотать вслух. Однако ничего сделать не успел – распахнулись парадные двери, и в Малый зал вошли, печатая шаг, янычары личной гвардии халифа. Гарун-аль-Рашид увидел за ними визиря и потому вовсе не удивился. А вот болтливый советник умолк. Должно быть, выражение глаз суровых воинов было более чем говорящим. Настолько говорящим, что советник не раскрыл рта и когда они окружили его, и когда, взяв под руки, почти вынесли из зала.
Вот тогда наконец халиф смог дать себе волю. Он хохотал так, как не смеялся никогда до этого. Слезы лились по щекам, воздуха не хватало. Стоило ему лишь вспомнить слово из напыщенной речи, как утихший было хохот становился еще сильнее.
Вместе с ним смеялся и визирь. Впервые с тех пор, как халиф заперся в своих покоях. И звуки эти были стенам столь же непривычны, сколь и отрадны.
– Ты слишком рано забрал его, визирь. Мы еще не услышали истории о храмах и статуях.
– Довольно уж. Ибо весьма велика была вероятность, о халиф, что ты задохнешься. Или убьешь ни в чем не повинного советника парадным кальяном.
– Ох, должно быть, и смог, если бы не умирал от смеха. Однако этот болтливый дурачок заставил меня всерьез задуматься, где сыскать того, кто сможет находить для меня подлинные диковины.
– Должно быть, о владыка, пришла пора тебе вспомнить те дни, когда ты невидимкой прогуливался по улицам столицы. Тогда ты куда лучше знал, что происходит в твоем городе и твоей стране.
– Боюсь, что совет твой, воистину мудрый, несколько преждевременен. Ибо мы пока не готовы покинуть свое убежище. Но ты, о мудрейший Абу-Аллам, мы знаем это, куда свободнее в своих перемещениях. А потому повелеваем, о нет, просим, чтобы ты был нашими глазами и ушами. Пройдись по базару, прогуляйся по пристани, быть может, и по кварталам с недоброй славой.
– Что я должен выведать?
– Ты должен найти человека, удачливого в странствиях, мудрого в суждениях и честного в каждом своем деянии, как скряга-купец. Ибо, думаю, лишь такой человек сможет стать нашим посланником, нашим истинным посланником.
Визирь поклонился. Что-то было в последних словах халифа, какой-то ключ… Однако следовало подумать и взвесить хорошенько все, чтобы не стать похожим на глупца советника, которого суровые янычары отнесли прямиком в «уютный» зиндан. Хотя диковины не последовали за ним – они-то не были ни в чем виноваты.
Свиток двадцать девятый
За халифом закрылись те самые, тайные двери: Гарун-аль-Рашид, пленник дворцовых стен, иногда нуждался в полной тишине. Или, быть может, в ее иллюзии, которую дарит относительное одиночество тайных покоев. Ибо сколь бы тайными ни были эти покои, но сам-то дворец все так же высился посреди прекрасного Багдада, сердца мира для любого правоверного. А сердце перестает биться и утихает лишь тогда, когда приходит смерть, чего, конечно, не желал никто в столице всех правоверных, в том числе и сам халиф.
