Более того — о заслугах в этой победе Советского Союза либо не говорилось, либо мимоходом упоминался «второстепенный театр военных действий на Востоке». Даже заслуга Англии старательно принижалась до уровня «площадки для высадки американских освободителей в Европе». Парой предложений была упомянута Африка, где «британцы практически безрезультатно воевали на американских танках с корпусом Роммеля, рвущимся к Суэцкому каналу». Главными сражениями той войны объявлялись тихоокеанские операции американского флота — от Мидуэя до «битвы за острова Рюкю». Особенно выделялся Перл-Харбор — он считался главным «унижением Америки» — с его-то двумя с половиной тысячами погибших! Высадка в Нормандии и последовавшие затем Арденнская и Рурская операции — «последний гвоздь в крышку гроба фашизма, забитый американцами и их европейскими союзниками». Словом, именно Америка и никто иной в одиночку одолела «задурманенных нацизмом германцев» и принесла всему миру свободу. При небольшой поддержке «глупых Иванов, чванливых томи и трусливых пуалю».
Захара это взбесило не на шутку, и он даже всерьез разругался с Сэмом. Он орал на Батта, будто тот лично был в чем-то виноват, что не может страна, потерявшая едва ли не каждого седьмого жителя, получившая по итогам войны тотальную разруху на своей территории и контроль над половиной Европы, быть «второстепенным направлением». Не может армия, занявшая столицу Германии, считаться всего лишь союзником, помогавшим доблестным американцам сокрушить фашизм. Сэм же возражал, что по итогам войны США приобрели гораздо больше — половину мира и потери понесли меньше, потому что лучше воевали и лучше использовали технику и складывающиеся возможности. А потом прямо спросил Майцева, не русский ли тот?
В ответ Захар стал орать об исторической объективности, а Сэм возразил ему, что на ней много не заработаешь. Никому в Небраске или Огайо не интересно, как оборонялся в Сталинграде окруженный Паулюс. Совершенно наплевать на то, как отступали русские в первый год войны, и абсолютно безразлично предательство Власова. Уж американцы-то, добавил он, своих никогда не предают. В отличие от всяких… европейцев. Даже «узкоглазые джапы» понимают о чести больше, чем эти лягушатники, лимонники, боши и макаронники, не говоря уже об… — Закончить мысль он не успел.
Майцев едва не бросился на толстяка с кулаками, и если бы я не вмешался, все могло бы кончиться пьяной дракой.
Я развел оппонентов по разные концы стола и сам сел между ними.
— Хороши, союзнички, — сказал я. — Гитлеры всякие сейчас в аду ручонки потирают.
— А чего он? — непонятно пожаловался Захар.
— Скажи своему другу, Сардж, что возраст нужно уважать, — посоветовал Батт, заливая свой безвкусный «Бад» в глубины своей необъятной утробы. — Я всю ту войну не отходил от радиоприемника!
— Скажи этому старику, — с другой стороны наседал Майцев, — что старость не извиняет глупость!
— Заткнитесь оба, — попросил я. — И давайте просто помянем тех, кто сражался и погиб, так и не узнав о победе.
Они выпили по маленькой стопке бурбона и насупленно принялись ковыряться в тарелках с зеленой фасолью и куриными котлетами, сдобренными огромным количеством кетчупа.
По телевизору все так же надрывался безымянный американский «документалист», выполняющий политический заказ, а может быть, искренне считающий, что именно такую правду о той войне желает слышать рядовой американец.
В общем, сороковая годовщина Победы выдалась для нас с Захаром безрадостной.
Было очень обидно слышать о «незначительной роли» своих погибших дедов, но спорить об этом со стопроцентным американцем, пусть и активным коммунистом в недавнем прошлом, было втройне глупо и бестолково.
Но этот день очень ярко мне показал, что «советская пропаганда», которой нас так пугали в политических программах местного телевидения, — ничто по сравнению с силой воздействия «американской пропаганды». Поистине прав был Геббельс, когда говорил о том, что для того, чтобы люди поверили в ложь, она должна быть чудовищной.
Советская пропаганда вместе с лозунгами и «цитатами из классиков марксизма-ленинизма» была все-таки какой-то безыдейной — без огонька, по разнарядке, потому что так нужно. Американский пропагандист получал за свои бредни оплату настоящими долларами по самой высокой ставке и поэтому из кожи вон лез, чтобы представить и доказать ту точку зрения, которая его кормит — какими бы противоречиями с реальностью она ни была наполнена.
И я подумал, что к той программе, что мы станем воплощать в отношении России, непременно нужно добавить мощное информационное давление на умы всего мира о том, какая это перспективная страна. И не скупиться при этом ни на какие расходы. Нужно, чтобы такое писала «Таймс», — значит нужно купить «Таймс», и пусть пишут так, как умеют: умно, аргументированно, увлекательно, но только то, что скажем им мы, а не нынешние «хозяева мира». Я сделаю так, что американская пресса — самая крикливая и авторитетная — утопит весь мир в любви к России.
Я переставал быть тем русским, который более всего на свете ценит справедливость и голосит о двуличии, масках и прочей чешуе. Если двуличие приблизит меня к цели — я буду не только двуличным, я вообще забуду о любой справедливости, исключу это слово из своего словаря. Мы здесь не в Олимпийские игры играем, и цена победы — не медаль из золота и «вечная» запись в анналах.
Я еще больше утвердился в этой мысли, когда случайно заговорил с Чарли о непонятном поведении одной местной металлургической компании, использовавшей всю полученную за год прибыль для выкупа своих акций, находящихся на руках у мелких акционеров. После этого котировки их бумаг довольно ощутимо поднялись.
Я спросил у Рассела, почему так происходит, и он мне ответил.
— Сардж, — сказал он. — Ты же дипломированный специалист. Ну неужели непонятно, что таким образом корпорации искусственно завышают прибыль в пересчете на одну акцию? А чем выше прибыльность бумаги — тем она привлекательнее!
Я потребовал разъяснений.
— Да просто все, как колумбово яйцо, — усмехнулся мой «технический консультант». — Вот представь, что из года в год прибыльность компании составляет один миллион долларов. И при этом в обороте находится один миллион акций. Значит, прибыль составит один доллар на одну акцию. Как поднять привлекательность компании для инвесторов? Взять кредит, развернуть новые цеха? Это долго и не очень надежно — мало ли как изменится конъюнктура рынка через три-четыре года, когда цех заработает на полную мощность? Да еще и кредит отдавать нужно будет несколько лет — не до прибылей. Результаты для акционеров нужны сегодня! Иначе часть из них избавится от не очень доходных активов. Так?
— Наверное, так, — согласился я. — И что же дальше?
— А дальше просто. Мы протаскиваем на общем собрании акционеров решение о том, что дивиденды платить в этом году не будем, — его примут, и чуть позже я объясню почему — и пускаем всю прибыль на выкуп своих акций на рынке. Допустим, цена на них была десять баксов за бумагу. Мало того что цена сразу подскочит — потому что на бумагу появился спрос, так еще после выкупа ста тысяч бумаг на рынке останется девятьсот тысяч акций. И значит, в следующем году на одну акцию при той же абсолютной прибыли в миллион придется уже не один доллар, а один доллар и одиннадцать центов. То есть прибыль на акцию вырастет на одиннадцать процентов. Сторонний инвестор открывает статистику по компании и видит — прибыль идет, дивидендные выплаты растут, все вери гуд! Он берет свои пятьсот баксов и покупает на них бумаги этой компании — и курс снова лезет вверх. Все довольны: капитализация компании выросла, потому что котировки бумаг поднялись, дивидендные выплаты увеличились, руководство компании покупает новый «Кадиллак» и выписывает себе премиальный бонус в размере ста тысяч долларов.
