— А-а, — протянул Клеопа. — Просто мне показалось, что все эти разговоры в синагоге расстроили тебя.
— Нет, — покачал я головой. — А вот это, — указал я на место, где только что лежал, — это мое счастливое место. Я прихожу сюда, чтобы подумать, и мои мысли обращаются в молитвы.
Ему понравилось то, что я сказал. Мы стали вместе спускаться с холма.
— Хорошо, — сказал Клеопа. — Тебя не должны огорчать эти битвы и поражения. Римляне доберутся до каждого мятежника в Иудее. Тот дурак, Симон, лишь один из них. Но они поймают и Афронга, царя-пастуха, и его братьев. Они разыщут и тех воров из Галилеи. Они сейчас попрятались в пещеры в верховьях Иордана. Но когда им что-нибудь понадобится, они выйдут оттуда, и ты услышишь, как они с воплями пронесутся по деревням. О, не бойся, ничего подобного в Назарете не случится, если только… Кого бы ни поставили царствовать в Иудее, Архелая или Антипа, Цезарь — тот судья, к кому мы пойдем. Скажу тебе одну вещь о Цезаре. Он не хочет, чтобы в Иудее были беспорядки. И эти Ироды будут править до тех пор, пока здесь нет беспорядков.
Я остановился и взглянул на него:
— Ты хочешь, чтобы все так и оставалось? Чтобы мы всегда имели над собой Цезаря?
— А что здесь плохого? — спросил он. — Кто еще будет поддерживать мир?
Острый нож страха вонзился мне в живот.
— Неужели на престол Давида не сядет наш царь? — проговорил я.
Дядя Клеопа долго смотрел на меня, прежде чем ответить.
— Я хочу мира, — произнес он наконец. — Я хочу строить, и штукатурить, и красить, и кормить своих детей, и быть со своей семьей. Вот что я хочу. И этого же хотят римляне. Знаешь, они вовсе не плохие люди, римляне. Они поклоняются своим богам. Их женщины скромны. У них свои традиции, у нас свои. Ну не думаешь же ты, что все язычники — это необузданные злодеи, которые сжигают своих детей, чтобы накормить Молоха, и каждый день совершают в своем доме кощунство?
Я засмеялся.
— Конечно, мы сейчас в Галилее, где у людей бытуют такие представления, — продолжал он. — Стоит же побывать в городе, подобном Александрии, стоит посетить Рим, как начинаешь понимать, что это иллюзии. Ты знаешь это слово?
— Знаю, — гордо кивнул я. — Выдумки. Сны.
— Ах, — вздохнул он. — Ты единственный, кто понимает меня.
Я снова засмеялся, довольный похвалой.
— Слушай меня, я твой пророк, — сказал дядя.
— Ты будешь моим пророком? — тут же спросил я.
— А что? Чего ты хочешь?
— Ответь на мои вопросы. Почему меня остановили у входа в синагогу? Почему Иосиф не хотел говорить, где…
— Нет, — оборвал меня Клеопа и покачал головой. Он сжал голову руками и нахмурился. — Я не могу. Иосиф не хочет, чтобы я говорил с тобой об этом.
— Иосиф запретил мне спрашивать об этом у него самого, запретил даже просто спрашивать.
— А ты знаешь почему?
— Он не хочет, чтобы я знал, — ответил я, пожимая плечами.
Дядя Клеопа опустился передо мной на колени и взял меня за плечи обеими руками. Он смотрел мне прямо в глаза.
— Просто он сам не понимает, — сказал он. — А если человек что-то не понимает сам, он не может объяснить это другим.
— Иосиф? Не понимает?
— Да, так я сказал. Но помни: это только для твоих ушей.
— А ты понимаешь? — поинтересовался я.
— Я пытаюсь, — ответил он, поднял брови и улыбнулся. — Ты знаешь меня. Ты знаешь, что я пытаюсь. А Иосиф ведет себя по-другому: он ждет. Ждет, когда Господь сам все объяснит. Иосифу не нужно понимать, потому что он полностью доверяет Господу. Послушай, есть одна вещь, которую я могу рассказать тебе, и ты хорошенько запомни, что я тебе сейчас скажу. С твоей матерью говорил ангел. И к Иосифу являлись ангелы. Но ко мне ангелы не приходили.
— Ко мне тоже не приходили, но… — Я умолк на полуслове. Я не мог рассказать об этом — ни о Елеазаре в Египте, ни о том, как прекратился дождь, и уж конечно, не о том, что случилось, когда Клеопа стоял в Иордане, а я прикоснулся к нему рукой. Не мог я рассказать, что ночью на берегу Иордана я видел множество других существ, заполнявших всю темноту вокруг меня.
Клеопа погрузился в задумчивость. Он медленно поднялся и посмотрел через поля на горы, поднимающиеся на востоке и на западе.
— Скажи мне, что случилось! — попросил я тихим голосом. Я молил его: — Расскажи мне все.
— Давай лучше поговорим о сражениях, восстаниях, о царях из рода Иродов. Это гораздо проще, — ответил мой дядя. Он все еще смотрел вдаль.
Потом он обернулся ко мне:
— Я не могу рассказать тебе то, что ты хочешь знать. Я ведь и сам всего не знаю. Если же я попытаюсь рассказать тебе хотя бы часть, то за это твой отец прогонит меня из дома. Ты знаешь, он так и сделает. А я не хочу, чтобы в нашем доме были неприятности. Тебе сейчас сколько лет, восемь?
— Не совсем, — ответил я, — но скоро будет восемь!
Он улыбнулся.
— Да, скоро ты станешь совсем взрослым! — согласился он. — Теперь я вижу, как ты вырос. Как же это я раньше не замечал? Слушай же, когда-нибудь, до того, как умереть, я расскажу тебе все, что знаю. Обещаю тебе… — Дядя снова замолчал, задумавшись.
— Что?
На его лицо опустилась тень мрачной решимости.
— Вот что я тебе скажу, — начал он. — Сохрани это в своем сердце. Настанет день… — И тут он затряс головой и отвернулся.
— Говори же, ну! Я слушаю.
Когда он вновь обернулся ко мне, на губах его играла обычная насмешливая улыбка.
— Вернемся к Цезарю Августу, — сказал он. — Какая разница, кто собирает налоги и ловит воров? Какая разница, кто стоит у городских ворот? Ты видел храм. Разве можно восстановить и очистить храм, если римляне не наведут в Иерусалиме порядок? Ирод Архелай отдает приказ убивать прямо в храме. Воры и мятежники стоят на галереях храма и пускают стрелы. Я согласен на римский порядок, да, пусть здесь будет мир, какой был в Александрии. Скажу тебе еще кое-что о римлянах. Их чаша полна, а это очень хорошо, когда у того, кто правит тобой, полная чаша.
Я ничего не ответил ему, но я впитывал каждое слово и запомнил их все до единого.
— Что они сделали с Симоном, с тем бунтовщиком, которого поймали?
— Его обезглавили, — ответил Клеопа. — И по-моему, он легко отделался. Хотя меня не волнует, что он сжег два дворца Ирода. Дело не в этом. Мне не нравится все остальное: беззаконие, разрушения…
Он замолчал и внимательно посмотрел на меня.
— Ох, ты же еще слишком мал, чтобы понять это, — пробормотал он.
— Ты говорил это десятки раз, — заметил я.
Он рассмеялся.
