— А я понимаю, — настаивал я. — У нас нет еврейского царя, который бы правил нами всеми, у нас нет царя, которого бы мы любили.
Он печально кивнул, глядя на небо, на бегущие облака.
— Для нас ничего не меняется, — сказал он.
— И это ты уже говорил.
— И скажу еще не раз. Завтра я возьму тебя с собой в Сепфорис, ты поможешь мне закончить стены в доме, который мы строим. Это легкая работа. Я уже обозначил контуры и сам смешаю краски. Тебе надо будет только закрасить. И ты будешь работать, как работал в Александрии. Вот чего мы хотим, не так ли? Хотим работать, и любить Господа всем сердцем, всей душой, и следовать его Закону.
Мы снова зашагали к нашему дому.
Я не поделился с дядей Клеопой тем, что тревожило меня. Как ни хотелось мне рассказать ему о странном сне, я не мог этого сделать. А если я не мог рассказать об этом Клеопе, значит, не мог рассказать никому. Я не смогу расспросить старого раввина о человеке с крыльями и о видениях горящего храма, которые он мне показал.
И кто поймет ту ночь у Иордана, полную иных существ?
Мы уже почти спустились с холма. В ближайшем к нам саду пела женщина, у ее ног играли малыши.
Я остановился.
— В чем дело? — спросил Клеопа. — Пойдем, — потянул он меня за рукав.
Я не послушался.
— Дядя, — обратился я к нему. — О чем ты собирался сказать мне там, наверху? Скажи сейчас.
Он застыл.
Еле слышно я проговорил:
— Мне надо знать.
Дядя Клеопа молчал, но в нем произошла еле уловимая перемена: он как будто смягчился. Когда он наконец заговорил со мной, его голос был удивительно добр:
— То, что я скажу, сохрани в своем сердце. Настанет день, и тебе придется давать ответы.
Мы смотрели друг на друга. Я первый отвел взгляд.
«Мне придется давать ответы!»
Перед моими глазами вдруг вспыхнул закат над рекой Иордан, полыхнул огонь в воде, но не страшный, а сказочно красивый, и я снова ощутил присутствие тех, иных существ, бесчисленным множеством окружавших меня.
И ко мне на мгновение, как молния, пришло понимание. Я понял все!
Оно исчезло сразу же, только появившись. И я чувствовал, что должен отпустить его, это понимание. Да, я должен отпустить его.
Мой дядя все еще пристально смотрел на меня.
Он нагнулся и откинул волосы у меня со лба. И поцеловал меня.
— Ты улыбаешься? — спросил он удивленно.
— Да, — согласился я. — Ты прав.
— В чем?
— Я слишком мал, чтобы понять, — сказал я.
Со смехом он ответил на это:
— Тебе меня не одурачить!
Он выпрямился, и мы пошли дальше.
21
То лето было таким благодатным!
Ветки старой смоковницы в нашем дворе гнулись под тяжестью второго урожая фиг, сборщики оливок обивали ветки в садах, и меня переполняло доселе неизведанное счастье.
Для меня это время стало началом времен — наши последние дни в Александрии и приход в Назарет.
Шли месяцы, мы закончили ремонтировать наш дом, и теперь все жили в чистых и красивых комнатах — и семьи моих дядей, Симона, Алфея и Клеопы, и я с Иосифом и мамой.
Рабыня-гречанка Рива, которая пришла к нам с Брурией, родила ребенка.
Об этом много шептались, судили и рядили, даже дети. Вот и Маленькая Саломея шепнула мне как-то:
— Очевидно, она не слишком хорошо пряталась от тех разбойников!
Но та ночь, когда родился младенец, когда я услышал его первый плач и то, как Рива напевает ему греческую колыбельную, и как Брурия поет ему, и как мои тети смеются и поют вместе, та ночь, когда не гасили лампы, была радостной ночью.
Проснулся Иосиф и взял младенца на руки.
— Это не арабское дитя, — сказал он тете Саломее, — это еврейский мальчик, и ты знаешь это.
— Кто говорит, что это арабское дитя? — воскликнула Рива. — Я же говорила…
— Хорошо, хорошо, — успокоил ее Иосиф, — назовем его Ишмаэль. Так все будут довольны?
Я сразу же полюбил этого малыша.
У него был славный маленький подбородок и большие черные глаза. Он не плакал без перерыва, как новый младенец тети Саломеи, который заливался ревом при малейшем звуке. И Маленькая Саломея с удовольствием носила дитя на руках, пока его мать работала. Вот так у нас появился Маленький Ишмаэль. Маленький Иоанн тети Саломеи и Алфея был одним из пятнадцати Иоаннов в деревне, где также насчитывалось семнадцать Симонов, тринадцать мальчиков по имени Иуда и больше Марий, чем пальцев на двух руках. И это если считать только родственников на нашей стороне холма.
Но я тороплю события. Малыши родились зимой.
Лето же показалось мне очень жарким без морского бриза, что постоянно дул на побережье, и поэтому каждый вечер, возвращаясь из Сепфориса, мы купались в ручье, и всем было очень весело. Мальчишки устраивали друг с другом водяные битвы, а за поворотом смеялись и визжали девочки. Выше по течению в камнях был вырублен резервуар, и женщины наполняли в нем кувшины, не забывая поговорить и посмеяться. И даже моя мама приходила иногда по вечерам, чтобы встретиться с другими женщинами.
Тем же летом деревня отпраздновала две свадьбы, и обе длились с утра до утра, и казалось, что все жители деревни пили и плясали на тех свадьбах. Мужчины танцевали с мужчинами, а женщины танцевали с женщинами, танцевали даже девушки, робея и сбиваясь в стайку поблизости от навеса, где сидели невесты. Невест же скрывали тончайшие накидки, а на руках у них поблескивали золотые браслеты.
В деревне очень многие играли на флейте, а несколько человек играли на лире, и женщины били в тамбурины над головой, а старики звенели кимвалами, чтобы задать ритм пляскам. И даже Старого Юстуса вынесли на улицу и усадили в подушки у стены. Он кивал и улыбался, глядя на свадебное празднество, хотя по подбородку у него текли слюни и Старой Сарре приходилось вытирать их.
Самыми неутомимыми танцорами были отцы невест, выплясывавшие на радостях как сумасшедшие — они раскачивались, размахивали руками, и подпрыгивали, и вертелись вокруг себя в развевающихся одеждах с яркой отделкой. А некоторые из гостей напились допьяна, и их поднимали и уносили по домам их братья или сыновья, но при этом никто не шептался неодобрительно, как обычно.
На свадьбах гостей угощали на славу: жареным ягненком и густой чечевичной похлебкой с мясом. И лились слезы, а мы, детвора, допоздна играли в полях, бегали, кричали и прыгали в темноте, потому что никому не было до этого дела. Я убегал в лес так далеко, как только смел, а потом шел вверх на холм и смотрел на звезды и танцевал, подражая мужчинам на свадьбе.
