в течение последних столетий» чувстве «трансцендентного удивления»[571], возникающего при виде красоты и сложности природы. Он справедливо отмечает, что чувство «благоговения» и почтения перед природой не обязательно должно быть религиозным. Докинз указывает, что религиозность в реальности может даже уменьшать это чувство, внушая эстетически ущербный взгляд на Вселенную: «Вселенная поистине таинственна, величественна, прекрасна и внушает благоговейный трепет. Те представления о Вселенной, которые традиционно исповедуют религиозные люди, мелочны, жалки и ничтожны по сравнению с тем, как Вселенная устроена на самом деле. Согласно религиозным представлениям, Вселенная – это жалкий маленький средневековый чрезвычайно ограниченный мирок»[572].
Логика этого смелого утверждения довольно трудна для понимания и не обоснована фактами. «Средневековый» взгляд на Вселенную действительно был более ограниченным и зашоренным по сравнению с современными концепциями, однако религия не несет за это никакой ответственности. Религия вторила науке своего времени, которая в свою очередь в значительной степени базировалась на трактате Аристотеля «О небесах». Таким образом, если Вселенную религиозных людей Средневековья действительно можно назвать «убогой», то лишь потому, что они доверяли лучшим космологам своего времени. Церковь приняла на веру то, что ученые считали научной истиной. Религиозные люди были достаточно наивны, чтобы согласиться с содержимым книг по естествознанию. Именно это доверие к науке и ученым, которое столь неосмотрительно одобряет Докинз, заставило их сделать чужой взгляд на Вселенную основой собственного богословия. Верующие тогда еще не знали о таких вещах, как «радикальная смена научной теории», которые заставили людей XXI века стать более осторожными, не делая больших ставок на современные научные предположения, относясь критично к тем ученым, которые строят свое мировоззрение на научных теориях.
Средневековые представления о Вселенной во многом были основаны на Птолемеевской модели планетной системы, которая помещала Землю в центр огромного упорядоченного космического механизма[573]. Изображение этой модели можно найти в одной из наиболее популярных и технологически продвинутых печатных книг позднего Средневековья – «Нюрнбергской хронике» (1493) Гартмана Шеделя (1440–1514). На этой грандиозной картине Вселенной Земля располагается в центре ряда концентрических орбит, по каждой из которых двигается своя планета в соответствии со своим заданным ритмом. За пределами этих орбит лежит огромная, вечная, бесконечная и бесформенная пустота – «эмпирей». Основываясь подчас на сомнительной традиции, христианские богословы предполагали, что именно там находится рай и там же на популярных изображениях Вселенной, таких как «Нюрнбергская хроника», помещались святые и Бог[574]. Все это сильно отличается от современной модели Солнечной системы; практически каждый пункт средневековой модели содержит ошибки. Да, это «средневековая» Вселенная, но вряд ли ее можно назвать «убогой и маленькой». Большинство средневековых писателей из тех, что я читал по этой теме, восхищались мыслью об огромных космических просторах, даже исходя из Птолемеевской модели устройства Вселенной.
По сути, Докинз утверждает, что религиозный образ реальности несовершенен и беден по сравнению с его собственным. Без сомнения, это соображение в значительной мере подпитывает его атеизм, тем не менее его анализ этой проблемы легковесен и неубедителен. И в книге «Расплетая радугу», и в других сочинениях Докинз обосновывает свою испепеляющую критику религиозного видения реальности весьма скудными историческими свидетельствами, которые сводятся к тому, что наше понимание необъятности и сложности Вселенной в последние годы сильно возросло.
Христианский взгляд на природу подразумевает, что чувство благоговения может возникать в нас трояким образом:
1. Непосредственное чувство восхищения красотой природы. Этот описанный Уильямом Вордсвортом «скачок сердца», который он испытал при виде радуги, происходит до любого сознательного теоретического размышления на эту тему. Выражаясь психологическими терминами, речь идет о восприятии, а не о познании. Я не вижу никаких оснований полагать, что вера в Бога каким-либо образом способна ослабить это чувство. Доводы Докинза против религии в этой связи настолько голословны и неправдоподобны, что боюсь, я вообще не понял, что он хочет сказать.
2. Чувство изумления, рождающееся из математического или теоретического осмысления реальности. Докинз знает об этом источнике «благоговейного изумления» и одобряет его, но, похоже, думает, что религиозные люди «находят удовольствие в таинственном и чувствуют себя одураченными, если тайна раскрыта»[575], то есть не хотят исследовать тайны природы. Но это не так. Наоборот, у верующих возникает иное чувство изумления, которое я сейчас объясню.
3. Чувство изумления еще более высокого порядка, возникающее при мысли о том, что стоит за природным миром. Одна из центральных тем христианского богословия заключается в том, что творение свидетельствует о Творце: «Небеса проповедуют славу Божию» (Пс. 18: 2). Для христиан ощущать красоту творения – значит прикасаться к славе Божьей, и по этой причине они особенно дорожат этим чувством. Докинз полностью отрицает существование таких знаков в природном мире, которые бы указывали за его пределы.
В своем новаторском исследовании психологи Дачер Кельтнер и Джонатан Хайд разработали прототипический подход для описания опыта благоговения. В его основе лежат две отличительные черты этого опыта – необъятность и аккомодация[576]. Чувство необъятности, по их словам, относится ко «всему, что ощущается как нечто гораздо большее, чем «я» или мой повседневный опыт». Речь может идти и о физических размерах, и о более тонких признаках чего-то более обширного, таких как социальные знаки или символы. Аккомодация же относится к тому, что Жан Пиаже (1896–1980), профессор генетической и экспериментальной психологии Женевского университета с 1940 по 1971 год, определил как процесс адаптации ментальных структур человека к новому опыту. Таким образом, чувство благоговения можно испытать через осознание «широты и масштаба великой теории», будь то эволюционная теория или христианское мировоззрение:
«Мы считаем, что на базовом уровне чувство благоговения предполагает ситуацию, когда ментальным структурам брошен вызов, поскольку они не могут вместить и осмыслить нечто огромное. Такие переживания могут дезориентировать и даже пугать… Часто они включают в себя ощущение просветления и даже перерождения, когда ментальные структуры расширяются, адаптируясь к ранее неизвестным истинам. Мы подчеркиваем, что благоговение подразумевает потребность в аккомодации, которая может быть либо удовлетворена, либо нет. От результата такой попытки отчасти зависит, будет ли чувство благоговения ужасать (если понимание не наступило) или же сопровождаться ощущением просветления (в случае успешной аккомодации)»[577].
Согласно этому подходу, человеческое чувство благоговения перед необъятностью Вселенной, или ошеломительной красотой пейзажей, или природных явлений (таких как радуга) может усиливаться благодаря пониманию теоретических предпосылок или следствий того, что мы видим. Это перекликается с точкой зрения Докинза, к которой я в этом случае присоединяюсь: теоретические интерпретации реальности прекрасны сами по себе и способны вызывать благоговейный трепет благодаря своей сложности и комплексному взгляду на вещи. Это, несомненно, относится к теориям, предлагающим более широкий
