взгляд на мир, включая дарвинизм, марксизм и христианское богословие.
По мнению Докинза, религиозное мировоззрение упускает нечто из вида. Прочитав «Расплетая радугу» и «Бог как иллюзия», я до сих пор не понимаю, что именно. Христианское мировоззрение не отрицает ничего из того, о чем нам говорят естественные науки, кроме агрессивной натуралистической догмы об ограниченности реальности тем, что познается через естественные науки. Во всяком случае, христианское отношение к миру природы привносит нечто новое, чего нет в мировоззрении Докинза: оно не отнимает, а дает дополнительные стимулы для изучения природы. Возможно, самое большое различие между наукой и религией не в том, из чего они исходят, и даже не в том, как они действуют, а в том, к чему они ведут.
В качестве популистского атеистического манифеста книга «Бог как иллюзия» великолепна. Дерзкая риторика не оставляет у читателя сомнений в том, что правильно, а что нет. Будущее планеты зависит от устранения суеверий и восстановления власти разума. Наука – единственный надежный источник знаний, она должна восторжествовать над примитивными способами мышления, и в особенности над религией. Однако цена за эту простоту в рассуждениях Докинза неприемлемо высока. Работа опирается на грубые упрощения, недоразумения и искажения, это скорее атеистическая полемика, а не популяризация науки. Если Докинз и внес какой-то серьезный в диспут о науке и религии, то сделал это в своих ранних работах, а не в этом обличительном памфлете.
Выводы
Эта книга едва касается множества захватывающих вопросов, поднятых в трудах Ричарда Докинза. Некоторые из них прямо или косвенно связаны с религией. Я понимаю, что ни с одним из этих вопросов мне не удалось разобраться настолько подробно, насколько они того заслуживали. Некоторые проблемы были подняты в надежде на дальнейшее обсуждение; они остались неразрешенными. Ясно, что затронутые в этой книге темы важны, интересны и нуждаются в дальнейшей проработке. Докинз задает правильные вопросы, некоторые из его ответов интересны, но, должен признать, не очень убедительны, если только вы не верите в то, что религиозные люди – это ненавидящие науку дураки, которые серьезно увлекаются «слепой верой» и прочим, о чем не стоит и упоминать в приличном обществе.
Почему Докинзу не удалось понять религию? Никто не требует от него согласия с религиозными учениями, однако раз уж у него есть желание заниматься этой тематикой, разумно ожидать хотя бы попытки понимания. Возможно, философ Людвиг Витгенштейн поможет нам прояснить это. «Образ взял нас в плен. И мы не могли выбраться за его границы, потому что это границы нашего языка, и язык, казалось, неумолимо повторял его нам»[578]. Витгенштейн сформулировал то, на чем держится отношение Докинза к науке и религии: это добровольный плен у собственной «картины реальности» или «мировоззрения», делающий человека неспособным выйти за пределы своего узкого образа мыслей. Это мировоззрение носит скорее культурный, чем научный характер. Оно не само по себе научно, а лишь отражает культурную интерпретацию научного подхода. Наука не формулирует мировоззрения, так как это путь к вырождению в идеологию; именно поэтому повторим непреходящую мудрость афоризма Томаса Гексли: наука «совершает самоубийство, когда принимает что-либо на веру». Самоуверенные суждения Докинза по поводу религии в конечном счете имеют не научный, а идеологический характер.
Книга, которую вы держите в руках, призвана продолжить дискуссию о взаимоотношениях науки и религии, подведя промежуточную черту под порой весьма ненадежными рассуждениями Докинза. Попытка подойти к этому вопросу на основании фактических данных значительно всеохватнее и интереснее, чем так называемый «путь простоты и прямолинейности мышления», по которому пошел Докинз, пытаясь втиснуть всю сложность реальности в прокрустово ложе догматического атеизма.
Хороший пример редукционистского «прямолинейного мышления» содержится в ответах Докинза на великие вопросы жизни. В первой из своих Рождественских лекций в Королевском институте (1991) Докинз рассказал о своем разговоре с шестилетней девочкой: «Я спросил ее, для чего, по ее мнению, нужны цветы? Она дала очень вдумчивый ответ: «По двум причинам: чтобы сделать мир красивым и чтобы помочь пчелам делать для нас мед». Я подумал, что это очень хороший ответ, однако мне было очень жаль разочаровать ее, сказав, что это неправда»[579]. Собственный ответ Докинза на этот вопрос пугает абсолютной неспособностью принять сложность жизни и необходимость многоуровневого рассмотрения вопросов. «Простота и прямолинейность мышления» приводят к упрощенному биологическому редукционизму, который совершенно равнодушен к более глубоким смыслам: «Мы – машины, построенные ДНК, целью которых является создание большего количества ее копий. Цветы предназначены для того же, для чего существует и все остальное в живой природе – для распространения программ „копируй меня“, написанных на языке ДНК». С точки зрения До-кинза, вопрос о «смысле жизни» прост: «Мы – машины для размножения ДНК, а размножение ДНК – это самоподдерживающийся процесс. Это единственная причина жизни каждого живого существа»[580].
Это нонсенс. Такое объяснение годится в качестве одного из элементов биологического подхода к предназначению жизни, но, как ясно показывает любая основанная на «критическом реализме» философия науки, реальность сложнее, она требует многоуровневого анализа[581]. Лишь человек с хроническим туннельным зрением биолога мог бы предположить, что «единственный смысл жизни» состоит в «размножении ДНК». Существуют и иные ответы, дополняющие и расширяющие это экзистенциально обедненное понимание смысла жизни, свойственное Докинзу. Быть человеком – значит выйти за пределы физического или биологического объяснения человеческой сущности. Быть человеком – значит гнать от себя мысль о том, что раз мы являемся биологическими (химическими или физическими) телами, то наша значимость таким образом редуцируется до этих уровней[582]. Да, у нас есть биологическая функция, и это часть ответа на вопрос, кто мы и почему мы здесь. Но это лишь часть ответа, а не «единственный» ответ.
Как совершенно справедливо указывает Докинз, между наукой и религией возникают некоторые точки напряженности, их необходимо признать и преодолеть. Однако наряду с ними существует и огромный потенциал для интеллектуальной синергии и развития новых взглядов на реальность, которого Докинз, к сожалению, не замечает. Несмотря на предсказания самонадеянных дарвинистов, вопрос о существовании Бога и о том, каков Он есть, не потерял своей актуальности. Возможно, в процессе поиска ответов на эти вопросы мы больше сможем почерпнуть у самого Дарвина, а не у его догматичных современных интерпретаторов. Новые атеисты в целом и Докинз в частности подняли несколько захватывающих вопросов о соотношении науки и религии, но явно не смогли дать на них интеллектуально удовлетворительные ответы.
Разговор продолжается. Хотя сознание некоторых полемистов с обеих сторон может быть невосприимчиво к аргументам, это не значит, что
