за доверие. Я устала оправдываться, устала от слез». Потом, сильно подавленная, продолжила: «Уйти, не оглядываясь, покинуть этот мир, уйти туда, где зла и горя нет, закрыть глаза — и больше не проснуться». Я не принял ее слова всерьез, шутил, что обещаю все это рассказать Абгару, как только он вернется с войны. Но ошибался в несерьезности ее слов… А наутро следующего дня она бросилась с высокой скалы вниз.
Мисак немного помолчал, потом долго смотрел в сторону Мрава-сар — видимо, в мыслях он был там, в тех давно минувших годах.
— Айрик, а тот влюбленный парень, ваш друг, вернулся с войны? — нерешительно спросила Елена.
— Нет, — глухо отозвался старик, закуривая следующую сигарету. — Погиб у какого-то белорусского городка.
И, наверное, в дополнение к сказанному, грустно добавил:
— Каким бы ты ни был, как бы ни жил, всегда найдется тот злой язык, который, исходя из собственного интереса или же по какой-либо другой причине, а может, из-за своего характера, захочет причинить тебе боль, даже получая иногда от этого удовольствие. Одним словом, не стоит доверять ушам, пока не видел глазами. Потому что бывает так, что ложь выглядит сильнее, чем сама правда… Я не говорю, что человеку верить нельзя, нужно верить, невозможно жить без веры. Но нужно верить и заодно быть осторожным.
Чуть подождав, добавил:
— Снизу увидел, что одна идешь, места себе не мог найти, пришел…
Опираясь на палку, он поднялся с места, сдавленно произнес:
— Много в нашей жизни зла, которое переворачивает душу… Пошли.
И спотыкающейся старческой походкой пошел впереди.
Елена еще раз с грустью оглянулась на Гришика, улыбающегося ей с серого гранита, и, обходя колючие кусты ежевики, молча поплелась вслед за свекром.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
И вновь, удивительно незаметно для других, но мучительно и трудно проходящих для самой Елены, друг за другом проследовали зима и весна с нежно-розовыми цветками, растущих под окнами персиковых деревьев. Затем промелькнуло беспрерывно жаркое лето и наступили первые осенние дни, солнечные и теплые. Елена по-прежнему работала на виноградниках. И нередко бывало, когда девчата уходили на перерыв, она неторопливо ходила вдоль кустов, увешанных тяжелыми гроздьями янтарных, пронизанных солнцем ягод «баян-ширея», «ркацители», «хндогни» или черных, с белесым дымчатым налетом ягод «тавриза» (научилась различать сорта). Прикасаясь пальцами к их странной упругой прохладе, удивлялась и немного обижалась на них, словно они совершают предательство по отношению к Арсену: его нет, а им хоть бы что, зеленеют себе, цветут, дают плоды… Но потом, вернувшись в стан бригады, прислушивалась к разговору подруг — сейчас, когда до сбора винограда оставалось несколько дней, девчата все больше говорили об урожае и все еще вспоминали Арсена добрым словом. Или директор совхоза, приезжая в бригаду, непременно спрашивал у Елены, нет ли вестей от Арсена, потом, озабоченно покачивая головой, признавался:
— Без него я как без рук, не хватает нам его…
— Вон же какой урожай, — говорила Елена, показывая на кусты.
Директор досадливо морщился и махал рукой:
— Это все еще он. А что дальше будет, не знаю…
И тогда Елену наполняла тихая гордость — нет, неправда, кусты не совершают предательства, просто они не знают, что Арсена нет, и не могут этого знать, потому что каждый из них носит в себе частицу его души, тепла его больших и сильных рук, его любви к ним. «И его любви ко мне, — улыбаясь сама себе, подумала она. — Ведь я люблю его, безумно люблю и он безумно любит меня, и на свете есть только одно счастье — любить его и быть им любимой». Тут же, то ли от нахлынувшей сентиментальности, то ли в душевном порыве, она заговорила о любви с Евгине.
— Я не знаю, что такое любовь, — со вздохом произнесла Евгине. — У меня ее не было.
— Любовь, — мечтательно продолжила Елена, — это внезапно возникший пожар, что сжигает тебя изнутри и потом все время тлеет. Это когда его нет рядом, ты ощущаешь пустоту внутри, а рядом с ним чувствуешь себя живой. Это когда постоянно боишься его потерять. Когда ты начинаешь ощущать каждой клеточкой дуновенье ветерка и трепет первой травинки, тепло первого утреннего лучика и прохладу вечерней росы, боль сорванного вихрем листка и звон весеннего ручейка. Начинаешь больше ценить близость любимого человека, его дыхание и прикосновения. Когда кажется, что ты знаешь каждую черточку на его лице и каждый изгиб его тела, но открываешь раз за разом что-то новое, боишься пропустить что-то очень важное, внимаешь каждому его слову и вздоху, радуешься его хорошему настроению и грустишь, когда он хмурится. А жизнь неумолимо бежит, унося в бездну минуты счастья, счастья быть рядом с тем, кого подарила сама судьба, без которого жизнь не имеет никакого смысла. И все это, Евгине, милая, родная, ты начинаешь понимать почему-то только тогда, когда он от тебя далеко и недоступен.
— Ты так красиво говоришь, джана, но я не все понимаю. Вернее, мало понимаю, но чувствую, что говоришь красивые, добрые слова. Ты такая умная. Откуда ты это все знаешь?
— Я люблю читать и много раньше читала. Волшебную силу имеют книги, Евгине: ты открываешь их, они — тебя. Я почти всю мировую литературу читала. И иностранных, и русских писателей, и писателей наших советских республик. Думбадзе, Друцэ, Айтматова. Айтматов мне очень нравится, он великолепный писатель. Прочитала все его вещи, одна лучше другой. Правда, книг армянских поэтов и прозаиков пока читала немного. Знаю лишь Сильву Капутикян и Асадова.
— А кто это такой?
— Асадов-то?
— Ну да.
— Эдуард Асадов — армянин, талантливейший поэт. Война началась через неделю после выпускного вечера, и он пошел добровольцем на фронт. Там получил тяжелое ранение: из-за осколка снаряда, попавшего в голову, у него было изуродовано лицо. В книжках на фотографиях он везде запечатлен в черной полумаске.
— Я его не знаю, — виновато потупилась Евгине, пожав плечами. — Но ты так красиво говоришь… Потом девчатам расскажу. — И, немного подумав, она добавила: — Если бы я могла так красиво говорить, то Габриел Арутюнович точно на мне бы женился.
— Да он же намного старше тебя, — посмотрев на нее со смущенной улыбкой, заметила Елена.
— А мне все равно, — с грустью отозвалась Евгине.
В десятых числах сентября начался сбор винограда. Елена по прошлому году знала, что это такое, и ждала этих дней, как самого радостного праздника. Это и было праздником. Такое веселое оживление, столько улыбок, смеха, радостных восклицаний наполняли Тонашен только раз в году — в дни уборки урожая. Все, кто мог стоять на ногах
