чтоб в этом зале
Ночные воры перед ним предстали.
И связанными привели их всех,
Чтоб покарать за совершенный грех.
Тот вор, что мог узнать и днем и ночью
Всех, коих видел он хоть раз воочью,
Признал в судье, что их судил сурово,
Недавнего товарища ночного.
К султану он лицо оборотил,
Как к туче жаждущий, лишенный сил,
Или к луне Пророк, чтоб озаренье
Сошло к нему в Ночь предопределения.
Был дерзок, осмелев, презренный тать,
Как все, которым нечего терять.
Промолвил он: «Рассей незнания тень,
Даруй нам свет, как солнце в Судный день.
И поскорей, о властелин земли,
Ты бородою чуть пошевели!»
О том, как некий шах заставил ревнителя закона принять участие в пиршестве, и о том, как законовед опьянел
В своих покоях шах с гостями пил,
Факих ученый мимо проходил.
О том узнал властитель и спьяна
Велел позвать его и дать вина.
И стражники ввели факиха в зал,
Но пить факих не стал и так сказал:
«Уж лучше яд вкусить, а не вино,
Что пить Аллахом нам запрещено!
Избавит яд меня по крайней мере
От общего безбожья и безверья!»
Такой своей строптивостью факих
Прогневал шаха и гостей хмельных.
«Эй, кравчий,— шах сказал,— ты для начала
Дай чашу, чтобы дурь его пропала!
Налей вина поболе, чтобы гнев
Умерил наш законник, захмелев!»
«Не шутит шах»,— смекнул законовед
И принял чашу и другую вслед.
И после он, чтоб не было раздора,
Стал пить и опьянел легко и скоро.
Вина вкусил законовед довольный '
И шуткой согрешил довольно вольной.
И тут ему хмельному, на беду,
Приспело справить малую нужду.
На время он покинул шахский зал
И на пути служанку повстречал.
Она — творенье чудное Аллаха —
Была, быть может, из наложниц шаха.
Но страсть людей хмельных сильней, чем страх.
Законнику хмельному шах — не шах.
И разум, и душа, и члены тела —
Все возбудилось в нем и загудело.
Красавицу факих, который запил,
В объятья заключил, верней, облапил.
Она, хоть и дичилась, все же страсть,
Что в нем таилась, ей передалась.
В руках мужчины женщина до срока —
Как тесто под руками хлебопека.
Он то сжимает все в одном куске,
То вновь раскатывает на доске.
И тесто благодарное нет-нет
Да и причмокнет пекарю в ответ.
Водой он покропит, прибавит соли,
И тесто вдруг замрет от сладкой боли.
Сливаются, забыв свои печали,
Тот, кто искал, и та, кого искали.
Сливаются в одно мужья и жены,
И тот, кто победил, и побежденный.
И в этом предначертано заране
Единство облика и содержанья.
Мы с вами знаем: разные причины
Толкают жен в объятия мужчины. .
И та, что муж женою вводит в дом,
Дается, словно золото, взаем.
Добро ли зло от мужниных щедрот
Аллах ему сторицею вернет.
Так что ж случилось? Страстью обуян,
Забыл законник свой высокий сан.
И от огня, что страсть его питала,
Ее желаний вата воспылала.
Слились два тела, задрожав в бессилье,
Как птицы, коим головы срубили.
Им боле дела не было до пира,
До гибели и до иного мира.
Они слились, и каждый ликовал,
Найдя в другом блаженство, что искал.
Тем временем властитель спохватился:
«Где наш законник? Может, заблудился?»
И шах со свитой всяческого люда
Пошел и что увидел? Действо блуда.
Но нет, факих не пал во прах с повинной,
Он побежал назад за чашей винной.
А шах за ним вослед и сгоряча
Хотел уж было кликнуть палача.
Но, видя шахский гнев немилосердный,
Законник закричал: «О кравчий верный,
Налей вина поболе, чтоб свой гнев
Умерил наш властитель, захмелев!»
Шах засмеялся, перестал сердиться,
Сказал: «Бери, факих, твоя девица!»
ВДОХНОВЕННЫЙ ИЗ РУМА
Клянусь Аллахом, я никогда не питал
к поэзии никакой склонности, и в моих
глазах нет худшего занятия, чем она.
Руми
Руми — один из литературных псевдонимов, под которыми известен величайший иранский поэт-мистик Джалаладдин Мухаммад. Это прозвание по месту жительства, оно означает «Румский», «из Рума», посколку наибольшую часть жизни поэт провел в Руме, т. е. в Малой Азии. Рассказывают, что, когда отец будущего поэта, решившись навсегда оставить родной Балх, отправился со своими чадами и домочадцами на поклонение святым местам в Мекку и Медину, по пути он сделал остановку в старинном городе Нишапуре. Там он встретился со знаменитым персидским поэтом-суфием Фаридаддином Аттаром. Заканчивая беседу, поэт заметил, указав на его малолетнего сына: «Не за горами время, когда сын твой возожжет огонь в сердцах скорбящих о мире». И он подарил мальчику свою поэму «Асрар-наме» («Книга тайн»),
