тело, губы скользят по коже, и вот я уже почти готова застонать. Горячая волна проходит от шеи, которую он покрывает поцелуями, через грудь — его пальцы играют моими сосками через футболку, и вот уже одеяло падает к моим ногам, и я чувствую прикосновение холодного воздуха к коленям… Он берет меня мощной ладонью за попу и стонет тихо, но грозно…
— Все! Хватит! — я отталкиваю его, и вижу недоумение в янтарных глазах.
Он не пьян. Он совершенно трезвый. Но при этом он явно не в своем уме — раз думает, что я готова снова отдаться ему после всего, что случилось. Да, я больше не девственница, и именно он стал моим первым. Но я имею право решать, продолжать мне эту связь или нет. И я не согласна делать это на тех условиях, которые предлагает он.
Да, я умею включать голову. Я умею держать удар, я упорная, я справляюсь со всеми стрессами и испытаниями. Но еще никогда мне не было так больно и так тяжело брать себя в руки.
Завтра я буду гордиться собой. Завтра я буду знать, что поступила правильно.
— Уезжай. Просто — уезжай, — говорю я ему и выдерживаю яростный и недоумевающий взгляд, в котором боль смешана с обидой. Теперь моя очередь быть сильной.
43
Для записи перевода нас рассадили по кабинкам, отгороженным друг от друга прозрачными листами пластика.
В каждой кабинке — стол без ящиков, листы с заданиями и диктофон, на который нужно записать аудиофрагмент. Ничего сложного. Сегодня даже не нужно переводить. Как объяснила замдекана, последний тест носит скорее технический характер — нужно просто записать образец голоса, чтобы комиссия убедилась, что у переводчика отсутствуют дефекты речи, что он может говорить в удобном темпе.
Из своей кабинки я вижу замдекана, которая расположилась у доски в лингафонном кабинете, и четверых других финалистов конкурса. Сегодня настроение у всех приподнятое, потому что уже известно, что организаторы внесли в свои списки всех, кто дошел до финала. Значит, шанс на трудоустройство будет не только у победителя.
— Итак, ребята, в вашем распоряжении час. Когда закончите, просто отправляйте файл, нажав на кнопку на экране. И можете уходить по-английски, чтобы не отвлекать других, — Марина Алексеевна отпускает кнопку переговорного устройства на своем столе, и в кабинке наступает полная тишина.
Сегодня замдекана присутствует на конкурсе одна. Вася не приехал. После вчерашней сцены я не могла уснуть до самого утра. Все вспоминала, как он смотрел на меня, пока я поднимала с пола коридора упавшее одеяло. Как натягивала его на себя, стараясь превратиться в гусеницу — ужасную, толстую, бесформенную и непривлекательную гусеницу, которой и касаться-то противно.
Я куталась в одеяло, а он стоял и молча смотрел на меня, как будто… Как будто между нами было все кончено.
А потом просто развернулся и медленно пошел по коридору.
Его высокая, широкоплечая фигура в коридоре нашей нищей общаги выглядела странно. Будто бы такой человек, как он, никогда не должен был оказаться здесь. Слишком высокий, слишком сильный, слишком уверенный в себе для такой задрипанной обстановки. Он и оказался здесь случайно. И больше никогда не вернется…
Я думала, он остановится и оглянется, хоть на миг.
Я знала, что если он это сделает, я не выдержу и брошусь к нему.
Плевать я хотела на нормы морали, на предусмотрительность, на женскую гордость. Я люблю его! Хочу его! И пусть он не готов мне предложить то, что я от него ждала… Да какая разница! Я хочу его сейчас!..
Но он не обернулся.
Даже не замедлил шаг.
Спокойно, не меняя темпа, он дошел до угла и без малейшей задержки повернул налево, к лестнице.
Я стояла, вцепившись в одеяло на своей груди, а потом молча заплакала. Огромные слезы сами катились по лицу, я даже не всхлипывала.
Вот и все.
Он ушел. И больше не вернется.
А я… Я молодец. Завтра я буду гордиться собой. Я буду знать, что поступила правильно.
И вот наступила это самое завтра.
Я знаю, что поступила правильно. Но как дорого я бы дала, чтобы повернуть время вспять… и сдаться тому, что считаю неправильным.
Я опускаю взгляд на листы с заданиями. Первым лежит тот самый диалог на французском, который я же и переводила.
“Верите ли вы, что любовь раскрывается ночью, как проявляется фотография в темноте?”
Теперь я не просто верю, я знаю это точно. То, что произошло у меня с Дикарем, было похоже на появление новой сущности, которой не было, пока мы не коснулись друг друга. Я родилась, как женщина. Неожиданно для себя я узнала, на что способно мое тело. Сколько в нем скрыто страсти, силы, способности к наслаждению! Мой первый мужчина раскрыл для меня целый мир… но спустя всего несколько дней дверь в этот мир захлопнулась. И фотография моей любви, проявленная по всем правилам фотоискусства, валяется ненужной бумажкой. Я сама на нее наступила.
Мне нужно всего лишь прочесть отрывок. Просто открыть рот и прочесть.
Но мой рот заперт изнутри. Язык парализован. Губы, которые всего несколько часов назад открывались поцелуям любимого, спаяны намертво.
Я не могу произнести ни звука.
Мой детский кошмар вернулся.
Я снова не могу говорить.
Я откашливаюсь. Глубоко дышу и считаю: вдох на раз-два-три-четыре. Пауза. Выдох на раз-два-три-четыре. Пауза. Я слышу свой пульс. Я стараюсь овладеть собой. Я вспоминаю упражнения, которые мы с мамой делали каждый день, когда я училась говорить. Нужно просто разморозить язык. Оторвать его от зубов, превратить из твердого и неподвижного в мягкий и гибкий. Позволить губам раскрыться. Раз-два-три. Я скольжу языком внутри рта: правая щека, левая, затем снова правая. Раз-два-три. У меня получается. Провожу кончиком языка по кругу, ощупывая рот изнутри. Вытягиваю губы трубочкой. Раз-два-три. Все получается. Все хорошо. Я беззвучно произношу первую фразу перевода, стараясь, чтобы губы двигались как можно активнее: “Вы верите, что любовь раскрывается ночью…”
Теперь я готова.
