результат этих вечных экспедиций?» И тем затрудняют даже штаб-офицера Генерального штаба. Впрочем, в таких случаях принята общая формула для ответа; вот она: «Слишком долго и многосложно объяснять все блистательные результаты». Вы должны этим удовлетвориться.
Вот картина офицеров, командируемых ежегодно на Кавказ: много, очень много из них уезжают, заслужив искреннюю дружбу и уважение бывших кавказских товарищей, несмотря что зависть должна бы сильно располагать против них этих последних. Честь кавказским офицерам, чуждым зависти! Честь и приезжим, успевшим в короткое время приобрести любовь и уважение товарищей, вопреки такому неблагоприятному положению!
Оба брата Пустогородовы уселись около князя Галицкого и майора Льва; против них находился в глубоком размышлении офицер, окончивший свой год: это был один из самых ревностных зоилов. В половине обеда, обращаясь к капитану Пустогородову, он спросил:
– Где вы служите?
– Я прикомандирован к линейным казакам.
– Славное войско! Ничего лучшего нельзя вообразить!.. Им не знают настоящей цены.
– Да, прекрасное войско! Приятно в нем служить; впрочем, все войска нашего корпуса, расположенные по Кавказской линии, отличны в бою.
– Извините, капитан! Я сам приехал сюда восхищенный от одних слухов и думал увидеть чудеса, но, будучи прикомандирован к пехоте, совершенно разочаровался: солдаты не выправлены и, когда придут среди дела в расстройство, тогда все кончено: не приведешь их в порядок!
– Не знаю, что могло вам дать такое невыгодное понятие, – отвечал Пустогородов, – я давно уже на Кавказе и убежден, что наш солдат соединяет в себе все достоинства воина, что же касается до установления порядка среди огня, то обязанность начальника не допускать войска приходить в расстройство. Если, однако ж, это несчастье случится, сознаюсь, трудно ему помочь. Для этого нужна большая опытность и знание дела; впрочем, и это достигалось в наших войсках.
– Помилуйте, я сам командовал ротою в Чечне!.. Неприятель отрезал наш батальон и окружил его со всех сторон; ничего нельзя было сделать с солдатом. Полковой командир сам схватил ружье и кинулся, но солдаты мялись.
– Да, я никогда не забуду этого дела! – заметил другой прикомандированный офицер. – Меня послали к отрядному начальнику просить секурса; я еще теперь не понимаю, как мог доехать: неприятельские пули сыпались градом около меня, но ни одна не попала; я доехал благополучно.
– Когда это? – спросил майор Лев.
Офицер назвал число и месяц.
– Помилуйте, – возразил майор Лев, качая головою, – адъютант Чеплавкин, приехавший делать экспедицию, прискакал ко мне бледный, без шапки, выронив стремена, держась руками за седло и, картавя, сказал генералу, что всё пропало. «И ваша фуражка», – отвечал ему с пренебрежением отрядный начальник. «Вот там», – говорил адъютант, не зная сам что и указывая в сторону. «Понимаю», – возразил генерал. Потом обратясь ко мне, он приказал ехать, взглянуть, что там делалось и в самом ли деле нужно отвести секурс от начальника колонны. Я это исполнил, но вас не видал.
– Не спорьте, майор Лев, – сказал князь Галицкий. – Господин офицер действительно приехал к отрядному начальнику, когда вы были уже посланы, и рассказал, как должно, о случившемся в батальоне. От него мы и узнали, что перепуганный адъютант не доехал до них; услышав перестрелку, он счел за более верное возвратиться назад. После того во всю экспедицию генерал не посылал его никуда.
– Скажите, майор Лев, что это было за дело? – спросил Александр.
– Э, пустое!.. – отвечал майор. – Терпеть не могу говорить об этих делах… так они мне надоели. Просто батальон, шедший в арьергарде, проходя лесом, в стороне от дороги, нашел на стадо коз. Неприятеля не было видно; солдаты бросились в беспорядке разбирать животных, офицеры смотрели на них, не останавливая; сам полковой командир забавлялся, видя, как они навьючивались этими живыми ранцами; в эту суматоху неприятель вдруг выбежал из лесу и, по несчастью, фельдфебелей первых убил; солдаты почти все были из рекрутов; офицеров, старых кавказцев, тоже не было; батальон в беспорядке столпился на поляне; неприятель окружил его и начал строчить [107] со всех сторон. Полковой командир, храбрый, но неопытный в деле, потому что прослужил век в адъютантах, не сумел или не догадался устроить порядка; да, право, и некем было: офицеры были все неопытная молодежь, и пошла потеха… Батальон порядочно пощипали, вот и все.
– Так видите, – возразил Александр, обращаясь к зоилу, – солдаты не виноваты.
Зашумели. Обед кончился, и Пустогородов прервал речь. Иные пошли играть в карты, другие в бильярд; некоторые, прохаживаясь взад и вперед, пили кофе, за столом оставались немногие, занятые попойкою. В эту минуту вошел в залу человек лет за тридцать пять, невысокого роста; прическа его была всклочена, на огромном носу держались медные очки, в петлицу неопрятного черного фрака была вдета георгиевская ленточка; сухощавостью своей он напоминал сказку о бессмертном Кощее.
– Александр Петрович, мое почтение! – сказал вошедший, подходя к Пустогородову и протягивая ему руку.
– Здравствуйте, господин Забулдыгин! – отвечал капитан. – Что вы здесь делаете?
– Я только что приехал, все в карты играл: обыграл вот этих молодцов.
Тут Забулдыгин указал на целый рой офицеров разных полков, задумчиво ходивших по зале. Со вчерашнего дня они не брились, не чесались и не мылись, а это придавало им преразвратный вид. Наконец все они уселись с Забулдыгиным обедать. Вскоре среди них возник ужасный шум. Пустогородовы удалились в бильярдную, где шли толки о Забулдыгине; почти все уверяли, что он фальшивый игрок: это нисколько не занимало Александра. Увидев майора Льва в буфете, он пошел к нему. Майор рассматривал очень внимательно какой-то счет и вдруг воскликнул:
– За гречневую кашу три рубля с полтиною? Слыхано ли это?
Тщетно доказывали ему, что с этою кашею он взял два кружка сливочного масла, которое очень дорого; но он ничему не хотел внять, бранился, требовал содержателя гостиницы. Предстал Неотаки.
– Помилуй, братец, что у тебя здесь делают? Взгляни, в моем счету поставлено за кашу три рубля с полтиною… это разбой! За кого они меня принимают? И будочник не съел бы каши на столько! Вот если бы они поставили, что я выпил вина на триста рублей, всякий бы поверил, а кто поверит этому?
Неотаки спросил у буфетчика, как это. Майор Лев все более и более выходил из себя, называл содержателя гостиницы грабителем и разбойником, и прочая. Неотаки оправдывался, ссылался на таксу, прибитую в буфете, по которой всякий волен брать или не брать; наконец уступал майору эти три рубля с полтиною, если они кажутся так оскорбительными, и просил назначить цену, какую хочет.
– Нет, я ничего не заплачу, – говорил майор Лев, – и с нынешнего дня стану проверять каждый день свой счет:
