— поразился Глеб Горошин. — Ты разве курящий?
— Настоящий мужчина! Не то что ты! Вот полюбуйся, — Влас открыл пенал и показал окурок.
— Вместо карандашей носишь? — спросил Глеб. — Пенал-табакерка?
— Хочешь, дам курнуть?
— Мне жизнь еще не надоела. В табаке — я в газете читал — вредный никотин. Одна капля никотина убивает здоровенного кролика.
— Я не кролик. До ста лет проживу! Вот достану спички и закурю по-новому. Затяжным засосом!
Спички Влас раздобыл в школьном буфете. На газовой плите лежал целый коробок. Влас незаметно сунул его в карман и выбежал на улицу.
— С таких лет дымом голову забиваешь! — увидев в его руке папиросу, заворчал прохожий старик. — Что, тебе раньше времени помереть захотелось? Брось!
Влас юркнул обратно в школу.
«Помереть захотелось»! — мысленно передразнил он старика. — Какой-то маленький окурок разве может погубить жизнь? Чепуха на постном масле!»
Влас спрятался под пальто в раздевалке, где людей не было, и зачиркал спичкой.
— Одежку решил подпалить?! — словно снег на голову обрушилась гардеробщица. — Убирайся отсюда, поджигатель, пока уши целы…
Вот жизнь! Даже курнуть не дадут. Школа большая, а свободы — никакой! Прямо хоть на чердак или на крышу забирайся. На крыше, пожалуй, еще хуже — на виду у всей улицы, а вот на чердак полез бы. Звонок помешал. Опять беги на урок…
Дома он бросил портфель на кухне возле плиты, где мать готовила жаркое из кролика, и шмыг в спальную. Вынул спички из кармана, прикурил. Дым расползался в разные стороны и, свиваясь петлями, лез к потолку.
Влас втянул в себя новую порцию дыма и, оттопырив нижнюю губу, струйками выпустил его под нос.
В глазах помутнело. Голова закружилась, и к горлу подступила тошнота.
Он кашлял и сморкался, сморкался и кашлял. Ничего не соображал. Ничего не видел…
Из кухни донесся голос:
— Сынок, обедать пора!
Влас не слышал. Мать позвала еще раз. Снова молчание. Тогда она сама вошла в комнату. Там было дымно и пахло табаком.
«Все стены прокоптил своим куревом, — мысленно ругнула она мужа. — Ушел на работу, а комнату проветрить забыл…»
Сына мать увидела на диване. Он лежал, разбросав руки, и судорожно вздрагивал.
— Проснись, — тормошила она его. — Кролик остывает…
Влас встрепенулся, пролепетал с заиканием:
— К-какой т-такой кро-кролик?.. Он давно п-по-помер… Одна кап-кап-капля ни-к-котина…
И снова закрыл глаза, уронил голову на диван.
«От уроков, видать, ум помутился, бредить начал. Пусть поспит, — вздохнула мать. — Да, нелегко нынче детям знания даются…» Она подошла к окну и распахнула форточку. Струя свежего воздуха ворвалась в комнату. Дым постепенно рассеялся.
Влас очнулся, когда матери рядом уже не было. Долго не мог понять, где он. Поднялся, протер глаза, глянул на свое отражение в зеркале. Лицо белее, чем стена в спальной. Щеки впалые. Покрасневшие глаза по-стариковски слезились.
— Погибаю, как кролик… — простонал он.
Лицо в зеркале начало расплываться, туманиться, медленно исчезать из виду.
Власу стало страшно. Он провел ладонью по взмокшему лицу и почувствовал, что пот на лбу не горячий, как обычно, а холодный, будто осенние дождинки.
Совесть в футляре
— Ребята, — спросила Катя Праздникова, — вы не находили моей авторучки?
— Какого цвета? — поинтересовался Тараска Котов. — Случаем, не черного?
— Да, черного. Ты разве видел?
— А как же! В баню побежала. Отмываться. Помахала рукой на прощание.
— Фи, как глупо! — фыркнула Катя. — Папа мне из-за границы ее привез. С вечным пером! Она в коробке лежала. А теперь ни футляра, ни ручки! Что я папе скажу?
— Пусть черных больше не дарит…
Одноклассники, стоявшие рядом, покосились на Котова, а Глеб Горошин сказал:
— Нашел время паясничать! У самого небось прошлый раз резинка потерялась, так в каждый портфель нос совал, в учительскую бегал ябедничать.
— Не пальцем же ошибки стирать? Анастасия Ивановна не любит, когда я пальцем. Грязь остается.
— Мой руки чище, — сказал Глеб и полез в портфель за учебником.
Катя Праздникова увидела в его портфеле коробок от авторучки.
— Мой! Честное слово, мой! — И тут же раскрыла коробок: — Пусто… Куда же ручка делась?
— У Глеба спроси, — ухмыльнулся Тараска. — Он большой специалист по хранению награбленного имущества…
— Помолчи, шут гороховый! — обозлился Глеб и повернулся к Кате: — Странно. Я коробок не брал, а он оказался каким-то образом у меня…
Глеб выпотрошил из портфеля все содержимое, раздвинул пенал, потряс учебниками над партой, словно авторучку можно спрятать между страницами.
— Он ручку кому-то отдал, а футляр припрятал, чтобы следы замести, — уличила Соня Углова.
— У него у самого совесть в футляре, — сказала Света Оленина, председатель совета отряда. — На сборе надо пропесочить!
— В каком-то государстве за воровство руки отрубают, — вспомнил Женя Карпов.
Оправдываясь, Глеб вывернул карманы брюк. На пол посыпались хлебные крошки, бумажки, скрепки. Звякнули и укатились под парту две маленькие монеты. Горошин был так расстроен, что не стал поднимать их.
— Убедились? — кричал он, оттопыривая для всеобщего обозрения подкладку карманов. — Не мог же я, в самом деле, ручку с бутербродом проглотить!
В голосе Глеба звучала такая обида, что Власу Маковкину стало жаль друга. Влас полез под парту, подобрал с пола две копейки, отдал Глебу:
— Возьми. С такими деньгами грабителей не бывает…
— Дружка прикрываешь? — многозначительно прищурился Боря Саблин.
— Как будто он виноват…
— Если не он, так кто же? Ты с Глебом за одной партой сидишь…
— Они сообщники! — воскликнул из-за Бориной спины Тараска Котов. — По глазам вижу — вечное перо они вдвоем похитили…
— Кто это там голос подает? — Влас вытянул шею. — Покажись на свет. Может, еще чего-нибудь разглядишь в глазах…
— Ишь напугал! —Тараска бочком продвинулся вперед, опасливо прикрывая ладонью грудь. — В тебе с первого класса пережитки сидят.
— Сам ты сидячий пережиток!.. Скажи, кто на прошлой неделе в учительской палец у скелета украл?
— Палец сам отвалился…
— А ты его в карман, да? Скелет обворовал!
— Пусть он еще про лошадиный хвост вспомнит, — подсказал Глеб Горошин. — Мне конюх подарил,
